Станислав Михайлов - Эра воды

Сосульки на Земле поблескивали не менее таинственно. Когда в зимние праздники бабушка читала сказки, сиреневые сугробы за окном становились волшебными, многозначительно светили фонари, и мелькающие изредка огоньки садящихся машин хотелось принимать за малюток эльфов, танцующих в вихрях поземки. Мы тоже залезали в машину и неслись на полуразвернутых крыльях над темным еловым лесом, в гости к какому-нибудь дяде Брэду с тетушкой Сарой.

Как будто нельзя обменяться проекциями. Хотя, верно, фантом не может кушать индейку и чмокаться в щечки. Но не только поэтому бабушка пекла подарочный пирог, а дед вынимал из шкафа древний парадный костюм и, с видом чрезвычайного достоинства, нес его освежать в бытовой комбайн. Как и во мне, в них жила потребность в чудесах, хоть в каком-нибудь нарушении порядка заведенной жизни (впрочем, нарушении не слишком сильном, укладывающемся в сам порядок и словно бы дающем ему законченность и гармонию).

Изредка наведаться в гости к соседям — в самый раз, встряска не чрезмерная и прекрасно дополняющая посещения Блэкуотера, ближайшего к нам тихого городка, на Праздник Летнего Солнцестояния. Прилететь на ярмарку, поглазеть на живых актеров из местной самодеятельности, переодевшихся индейцами, колонистами, енотами или мишками Тедди, перекинуться парой слов с парой десятков людей. Дедушка традиционно отправлялся в бар, где в течение часа цедил пол-литра легкого пива в компании таких же стариков, а бабушка вела меня на барахолку, где обязательно находилась какая-нибудь вещь, которую можно было спасти. Только одну за раз, не слишком большую, чтобы взять с собой в детский сад. Так у меня появилась пластиконовая статуэтка тапира, маленькая разноцветная бабочка с надломанным крылом, подвесной фонарик и сиреневая с черными зигзагами змейка — она складывалась шар так, что голова оказывалась внутри. Соседи тоже дарили что-нибудь, но эти подарки оставались в доме бабушки и дедушки, с собой в садик я их не брал и не знаю, куда они потом делись.

Мы выезжали из городка, скользнув над полем, минут за пять перепрыгивали через сказочный лес, а там вновь садились на воздушную подушку, и сказка заканчивалась. Но пока еще наша волшебная карета летела над заснеженными кронами, я просил деда включить полный обзор, а он ворчал, мол, кругом темень, не на что глазеть. Думаю, он боялся злого волшебства больше меня. Тогда бабушка клала ему на руку свою мягкую ладонь, и он молча соглашался. Стены исчезали, и казалось, мы парим в воздухе как заправские ведьмы из бабушкиных сказок, только вместо метелок под нами кресла, и ветер не свистит в ушах.

Внизу темнел старый ельник с огромными, в три обхвата, деревьями, заваленный снегом — взрослому по пояс, а то и по грудь. Большие белые шапки превращали деревья в дома. Я был совершенно уверен, что там живут духи и феи, говорящие медведи, голодные злые волки, слуги Луны, и шкодливый маленький народец. Если в полнолуние добраться до заколдованной поляны и поймать золоторогого козла, он отвезет храбреца на гору Корватунтури и покажет самое красивое полярное сияние на свете. А еще он подарит что-нибудь необыкновенное и под утро, пока все спят, вернет тебя прямо в постель, ведь это не обычный козел, а Йоулупукки, который может все, пока лежит снег.

Я смотрел в окно на сосульки, не доросшие до размера, когда срабатывает авточистка, и мечтал о встрече с волшебным народцем, чей король врос бородою в пень. Грезил о черных ночных птицах, великанах-оборотнях, и о том, чтобы папа и мама, наконец, приехали за мной. Тогда я не знал, что дедушка и бабушка не настоящие, чужие, что их просили со мной посидеть, когда остальных из садика развозили по домам. Чтобы ребенок не оставался один, не чувствовал себя обделенным, у нас ведь гуманное общество. Мне было четыре, потом пять.

А в шесть я уже учился в интернате. Оттуда не нужно было уезжать, мы веселились и скакали вокруг большой живой елки во дворе, самой настоящей, украшенной иллюзорками: прыгающими белками, высовывающимися из часиков кукушками, важными дроздами, пляшущими гномами и пылающими, несмотря на метель, свечами. Свои иллюзорки тоже делали, их вешали на нижние ветви, и самые удачные на следующий год поднимались выше. Не знаю, что делали с оставшимися, наверное, выбрасывали, но это никого не волновало, так, поделки-однодневки, поиграть и забыть. Ведь они не живые, гуманность общества на них не распространяется. К тому времени психолог уже поработал со мной, объяснил, что вещам не больно, они не умеют ни думать, ни чувствовать, поэтому их нужно не жалеть, а беречь, не портить зря, и если сломаются, заменять. Я верил взрослым, они такие большие и уверенные, всегда знают, что к чему. И я делал вид, что мне не жалко игрушек. В какой-то момент даже поверил в это сам.

— Роб. — Очнулся я. — Модулям не пора вернуться?

Робот не ответил.

— Слушай, Роб, я же просил отвечать. Активируйся. — Весь в елочных игрушках, под щербатой от волшебства Луной детства, я не сразу понял, что случилось.

Тишина. Полное беззвучие. Будь это сценой из древнего земного фильма, наверное, закапала бы невидимая вода, создавая мистический эффект, но на Марсе вода не капает, и вообще, к черту мистику, я и так испугался не на шутку. Подошел к роботу, датчик активности горит зеленым. Вдавил кнопку активации, ничего не изменилось.

«Промышленно-экспериментальный», — зажужжало в виске отвратительное словосочетание.

«С целью прохождения производственного тестирования», — неутешительно подсказала память.

— А ну, включайся! — Заорал я на него и пнул ногой. Сейчас признать стыдно, но что поделать, было. И слова, доставшиеся несчастному Робу, не предназначаются для повторения в приличном обществе.

Следующую четверть часа я орал, шептал, пинал, стучал его по корпусу, а чуть успокоившись, взялся за инструкцию. По счастью, мы закачали ее в компьютер скафандра. Следующие два часа ушли на изучение «указаний по задействованию основных функций Универсального вспомогательного робота». Проекционный фантом очень серьезного парня, видимо, большого роботехника, объяснил мне внятно и толково, да еще и показал на примере, как устроен робот, какие у него основные узлы и настройки. Когда мы перешли к возможным неисправностям, а с этого, пожалуй, следовало начать, оказалось, что заболевание моего Роба относится к разряду «отказ неопределенной природы», и поврежденный механизм нужно сдать в ремонтный цех.

Более подробная информация о строении Универсального вспомогательного робота, разумеется, также была доступна, но заглянув туда, я сразу понял, дело гиблое, без переводчика не проглотить, это не планетология. Вот тебе, бабушка, и день Юры, как говаривал профессор Марков. Юра — это не Юрский период, а первый русский космонавт. Правда, забыл, как он связан с этим днем. Марков объяснял, но выскочило из головы. Наверное, праздник первого полета на околоземную орбиту.