Анна Скарфо - Проклятая

Пальчики оближешь! И я, оттолкнув сестренку, уже бегу на кухню.

Но мама строго на нас посмотрела, так что нам пришлось вернуться и привести в порядок постели: мы же их смяли, пока бесились. И только потом мы идем на кухню готовить ужин.

Сегодня вторник. Доменико Яннелло сказал, что в пятницу он на своем грузовике приедет обратно и что нам нужно будет встретиться. А еще он сказал, чтобы я приводила с собой сестру.

На улице Гарибальди они живут все. Или, лучше сказать, многие из них. Там живут их семьи. Сан-Мартино – городок маленький. И улица Гарибальди – тоже маленькая.

Анна Мария живет в доме номер тридцать пять. Это социальный дом. С одной стороны, прямо за домом, начинается поле, а с другой стороны тянется ветка железной дороги. С одной стороны – мандариновые сады, которым не видно ни конца, ни края. А с другой – ржавые рельсы.

А вокруг, повсюду, – они.

Они и на порогах своих домов. И маячат за стеклами своих балконов. Они и на улице. Везде они. Тут. Рядом.

Слышно, как говорят их включенные телевизоры. Как звенят тарелки, которые они ставят на стол. И как они ненавидят – это тоже чувствуется.

Ну да, ее ненавидят. Но не за то, что она сделала. Или, наверное, и за это тоже. Ее ненавидят за то, что она нарушила молчание. За то, что заговорила.

Ей даже и не надо выходить из дому. Они и так все равно рядом.

Колодец.

Пистолет.

Моя сестренка.

Грузовик, на котором ездит Яннелло.

Вода. Железо. Сначала так хорошо пахло. А потом, вдруг, машина резко затормозила, и завоняло паленой резиной.

Голова кружится так, будто я катаюсь на карусели. Ну как, как мне ее остановить? Это что – музыка? Карусели? Или все вместе? Как мне самой остановиться?

Вот уже неделю я его не вижу. И я больше не хочу его видеть. Как-то вечером Доменико Яннелло снова мне сказал, что хочет взять меня к себе на грузовик, уже в следующую поездку. Но и на этот раз он мне не назвал точной даты. Да он их мне никогда и не называл.

Но меня пугает совсем не это. И я снова, как наяву, вспоминаю, какие у него были глаза и рот, когда он мне говорил:

– В пятницу приведешь с собой сестру.

Мое тело уже ни на что не реагирует. Мое тело перестало все ощущать еще три года назад. Но вот зато мое сердце уже не умещается в груди. Оно у меня снова забилось. Оно у меня бьется все сильнее и сильнее, и ему уже мало места. Я его чувствую здесь, в груди: там у меня давит. И я не могу попросить ни у кого помощи.

Перед уходом из дома я долго смотрю на отца. Он только что вернулся с работы. Сегодня он ушел из дому в четыре утра и только-только вернулся с поля, весь в земле. Она у него повсюду – на ботинках, под ногтями и даже в волосах. А вот теперь он сидит на кухонном стуле и смотрит в пустоту.

И еще я смотрю на маму, которая молча готовит ему обед.

И я думаю: вот сейчас я им все и расскажу. Вот сейчас я сяду за стол, на почетное место, посмотрю отцу прямо в лицо и все ему расскажу.

Могу себе представить, что бы из этого вышло! Вот это была бы сцена!

Но если уж я этого не сделала, когда мне было тринадцать лет, то не сделаю этого и сейчас. Нет, с ними мне говорить нельзя. Я-то знаю, заранее знаю, что они мне скажут. Что мне нужно помалкивать. Что я позор семьи, ее исчадие. И что если в городе узнают о том, что было, то для них настанут черные дни. А еще папа подумает, что это я сама во всем виновата. Нет, мой папа – он совсем не злой. Просто он человек старых понятий – человек, родившийся и поживший в Сан-Мартино, живущий по правилам и по принципам этой нашей земли, где считается, что мужчина – это мужчина, а женщина – это женщина.

А я не хочу, чтобы отец на меня злился.

Утром, перед тем как выйти, я долго смотрела и на сестру. Она у нас такая красивая.

Вот уже месяц я работаю в Таурианове, в закусочной. Каждый вечер, когда я возвращаюсь домой, от меня воняет жареным. И моя кожа, и мои волосы – все провоняло жареным. А тесто, из которого я делаю аранчини [29], оно у меня даже под ногтями – прямо как земля под ногтями моего отца. Я весь день что-то делаю. Выхожу из дому. Еду на работу. Вот так, потихоньку, день и проходит. Стоять на кухне, у плиты, и жарить – на этом много не заработаешь. Но все, сколько бы я ни заработала, я отдаю маме. Деньги меня не интересуют. Так или иначе, но работа – это всего лишь начало. Начало для того, чтобы уехать из Сан-Мартино, изменить жизнь. И я это пробую во второй раз.

Когда в закусочную вошел карабинер [30], я думала о сестренке. Он был в форме. Это фельдфебель К.

Я его хорошо знаю, потому что он работал у нас в Сан-Мартино, в полицейском управлении.

Вытащив шумовкой из фритюрницы последний аранчини, я вымыла руки и вышла в зал.

Это было 15 сентября 2002 года, в восемь часов. Я помню все – и день, и час. Помню свое лицо. И лицо фельдфебеля.

Не помню только одного – почему я это сделала. Но я это сделала.

– Здравствуйте, офицер.

– А… это ты, Анна Мария! Привет.

– Извините, что я вас отрываю, офицер…

Я подошла к нему и заговорила тише. И он тоже заговорил тише.

– Я сейчас на работе и не могу отлучиться. Мне нужно вам кое-что рассказать… Это очень неприятное дело. И очень важное. Вы должны меня выслушать. И пожалуйста, никому не говорите, что я с вами разговаривала. Пожалуйста, никому, умоляю вас. Но вы должны придумать, как мне помочь. Я вам расскажу все, а вы уж потом проведете свое расследование… и мне поможете.

Все это я говорю, не переводя дыхания.

– Надо помочь моей сестре. Это очень некрасивое дело. И очень важное. И никто об этом не должен знать, – добавляю я на последнем дыхании.

Фельдфебель выглядит оторопевшим. Он долго думает, не зная, что ответить. Одной рукой он придерживает свою фуражку, а другой ковыряет только что купленную пиццу.

Но теперь замолчала и я. Я молчу и оглядываюсь вокруг. Нет, больше никаких посетителей в закусочной нет.

А ведь перед тем как выйти из кухни, я этого даже не проверила!

В обеденном зале никого нет. Здесь только я, фельдфебель и какая-то девчушка на террасе. К счастью, она болтает по мобильнику. Здесь только мы.

– Послушай, Анна Мария, а о чем вообще речь? – наконец спросил меня фельдфебель.

– Э… нет, я вам не могу этого сказать. Только не здесь и не сейчас! Это очень путаное дело, это надо долго рассказывать. Да и к тому же, если увидят, как мы тут с вами разговариваем, у меня могут быть неприятности. Так что мы с вами должны что-нибудь придумать… Вы должны придумать, как мне помочь.

– Слушай, а почему бы тебе не прийти в полицейское управление? Ну, например, завтра утром: ведь сейчас уже вечер. Ты туда придешь, попросишь меня позвать. И вот там-то мы с тобой и поговорим спокойно.