Варвара Мадоши - Одна сорок шестая

Положил ее на пол, на бок, давая выплюнуть воду, надавил на спину. Она закашлялась, я смахнул ее волосы с лица.

— Спаси… — начала Шерлок.

Но не договорила.

Я почувствовал тупой толчок в спину — и повалился на пол рядом с ней.

Стала боль. В спине и в легких. Дыхание сразу же сбилось, выходило со свистом.

От пола дохнуло ржавчиной и гнилью, поплыла вокруг илистая грязь Афганистана.

Плохо. Очень плохо.

Сверху, надо мной, все смешалось. Кто-то топтался, кто-то кричал. Свет то вспыхивал, то гас. Потом неправильные руки легли мне на щеку, и я почувствовал новую боль: кто-то прижимал что-то к ране.

— Джон! Джон Уотсон! — позвал неправильный голос.

Я понял, что умру. Я понял, и мне захотелось заплакать — до того стало обидно.

Но, по крайней мере, я спас Шерлока. Даже если не того. Я шел сюда, чтобы спасти его, и все-таки…

Не хотелось расплачиваться своей жизнью за его. Но если так? Если в этом-то и есть высшая справедливость? Нельзя брать жизнь за жизнь, но если отдавать добровольно?

Не за этим ли я бежал от войны к войне?

— Шерлок! — я поднес руку к лицу и обнаружил, с удивлением, что ее ладонь лежит у моих губ — проверяла дыхание, должно быть. Я чувствовал. Зато каким-то чудом поймал за запястье онемевшими пальцами. — Слушай… там… твой тайник на станции Вестминстер… В круглом таком щите… Там все про меня…

Нельзя, чтобы она не знала.

— Ты умирать собрался? — голос ознобно-злобно отдавался у меня в ушах. — Тебе нельзя умирать!

«Забавно, — подумал я, — то же самое я хотел сказать тебе».

Что-то вспыхнуло, провернулось у меня перед глазами, боль с щелчком ушла, и я успел ощутить, какие у нее холодные и мокрые руки.

Предположим, Гитлера никогда не существовало. Сталин и Гитлер — их вспоминают в первую очередь. Век назад вспомнили бы Наполеона. Эфемерно.

Шуточный закон масс-медиа: если шоу продолжается больше десяти сезонов, в нем обязательно убьют Гитлера.

Итак, наше чертово шоу свернулось в кольцо и укусило само себя. Гитлера нет. И Наполеона. А вы живете в привычном мире: золотой миллиард. Только, может быть, почтовые ящики теперь принято делать треугольными.

Это теория исторического детерминизма.

Я не знаю, ужасаться ли ей, молиться ли на нее?…

Вопреки первому впечатлению, я довольно часто ощущаю недостаточность своего интеллекта. Но давно это чувство не накатывало на меня с такой всесокрушающей силой, как тем вечером, на полу заброшенной клиники, когда я обкладывала торчащий в спине Уотсона нож складками своего шарфа, пытаясь не вогнать еще глубже.

Иными словами, давно я не чувствовала себя такой дурой.

Он знал о моем тайнике! Откуда?

Я была на восемьдесят процентов уверена, что даже Майкрофт не в курсе — просто потому, что он едва ли интересуется такими мелочами.

Знал об одном, значит, мог знать о других. Знал о других — значит…

Никогда еще мне с такой острой силой не хотелось, чтобы кто-то жил. Когда я набирала три девятки одной рукой (потом Лестрейду, если он еще не едет сюда), меня лихорадило не от холода или страха, что Уотсон умрет у меня на руках (хотя это было бы неприятно) — меня трясло от предчувствия тайны, которую даже Майкрофт не мог бы мне подарить.

И тогда я сказала ему, что ему нельзя умирать.

Лестрейд приехал первым, но без скорой. Скорые принеслись вторыми.

Бесконечные десять минут, когда я безуспешно пыталась герметизировать рану шарфом (сюда бы целлофановую пленку, но ничего лучше пакетиков для улик у меня не нашлось), следить за тем, чтобы не очнулся ни один из Хоупов (сын! как я могла не подумать о сыне, ну конечно, он инженер-электрик по профессии; и проблемы с агрессией — именно поэтому он при такой денежной специальности оказался на мели), а еще терпеть вой и всхлипы Филмора, который никак не мог порвать скотч руками и требовал, чтобы я ему помогла. Я его просто игнорировала.

Уотсон дышал тяжело, и то ли постоянно терял сознание, то ли в целом не соображал — бормотал обрывки матерных фраз на пушту, один или два раза позвал меня по имени (Шерлок)… Штришок к портрету.

Когда приехали врачи и забрали его, я даже не сделала попытки ехать с ним в госпиталь. Не позволила я и отвезти меня отдельно, хотя шоковое одеяло приняла с благодарностью: с волос все еще текло, а от запаха стоячей воды мутило.

Ванну Хоупы набрали, конечно, чтобы обмыть тела и избавить их, таким образом, от следов. Кинодетективы — зло.

— Шерлок, ты с нами в участок? — спросил Лестрейд, с тревогой переводя взгляд со скорой на меня.

Лестрейд оказался в не менее сложном положении, чем я: теперь, когда Уотсон, можно сказать, закрыл меня своим телом, стало окончательно непонятно, как к нему относиться. Однако, в отличие от меня, Лестрейд свою растерянность демонстрировал открыто.

— Завтра с утра, — резко ответила я. — Или приезжай в госпиталь к Уотсону. Через час.

— Он сможет говорить?

— Нет. Я там буду. Через час.

На самом деле, скорее, через полтора: мне ведь нужно еще заехать на станцию метро. Но Лестрейд все равно раньше, чем через два, не освободится. Да и наши с Уотсоном показания второстепенны, раз у него есть убийца и его сообщник.

— А, — сказал Лестрейд. — Ясно.

Добавил:

— Сигарету будешь?

Я не стала констатировать, что вновь оказалась права: Лестрейд и трех дней не продержался.

— Твоя обычная отрава?

— В точку.

— Давай.

В конце концов, я тоже собиралась бросать курить.

Тайник действительно оказался не пуст, что было крайне печально — это означало, что ни одним из десятка своих запасников я пользоваться больше не смогу.

А с другой стороны, загадка становилась еще интереснее.

По весу и форме свертка было ясно, что внутри — кобура с оружием, телефон и какие-то документы. Осмотреть все это на станции метро не представлялось возможным, поэтому я поехала сразу в госпиталь и воспользовалась станцией для пеленания младенцев в женском туалете: там есть откидной столик, на котором можно разложить добычу.

К счастью, по позднему времени дам, желающих воспользоваться этим кабинетом по назначению, не нашлось, и я оказалась предоставлена самой себе.

В свертке оказались: ламинированная карточка военного удостоверения (капитан Уотсон, как и следовало ожидать), две кредитные карточки. Одна (платиновая «Мастер-Кард» на имя Майкрофта Холмса) чуть было не заставила меня грязно выругаться: и после этого братец пытается меня убедить, что не знает Уотсона?! Да за кого он меня держит?!

Вторая… вторая чуть было не заставила меня протереть глаза.