Виталий Владимиров - Свое время

Григорий склонился ко мне, многозначительно подмигнув черным глазом.

- Нет, - отрицательно покачал головой я.

- Странно... За так?.. Что ж, сделаем благодарность доктору сейчас. Главное, что все позади, теперь только ешь побольше да наращивай бока, ласточка моя, а то было извела себя как женщина и как человек. Ревнивая моя Вероника до жути, чистый мрак, вот и приболела.

- Ты же сам издевался, казав, шо чоловик - не пес, на кость не кидается, - опять засверкала глазами Вероника.

- О це темперамент! - любуясь женой, обожающе произнес Григорий. Огонь в аду под сковородкой и то тише. Будь ласка, успокойся, моя цыпочка, теперь все только от тебя зависит, от твоей природы, чуешь? Захочет природа - и сделается все, як по маслу. И еще надо, чтобы хоть немного, но подфартило. Без фарта можешь всю жизнь горбатиться, но если не везет, то куда доедешь, спрашиваю я вас? Вот у меня кореш есть, Микола. Надо сказать, что он мячик гонял, тоже в жизни занятие, за "Черноморец", это футбольная гордость Одесского морского пароходства, помяните мое слово, быть ей чемпионом эсесесер, дайте только в класс "А" перейти. Вы, извините, за кого болеете, Валерий?

- За "Спартак",

- Я почему-то так и подумал. Не будь "Черноморца", был бы "Спартак" моим фаворитом, Как-то раз наш Микола на тренировке спину повредил. Не было ни шиша - и вот травмолотогический радикулит по все форме. Ни сесть, ни встать, Микола - мужчина видный, не так ли, моя ласточка?

- Бугай. - определила Вероника.

- Помучился он полгода, надо инвалидность оформлять или операцию делать. Хотя после операции все едино инвалидом останется, поднимать не больше килограмма, а кому нужен бугай, как ты счастливо изволила выразиться, который кило не удерживает? Но куда деваться, Микола дал согласие резаться. Повезли его на каталке под нож, а как стали на стол перекладывать, одна медсестричка, бай бог ей здоровья, склянку какую-то грохнула вдребезги, весь пол в стекле, и санитары от неожиданности Миколу из рук выронили. Стал Микола пикировать и до того стекла битого перепугался, что совершил уму непостижимый кульбит всем телом. До того, как говорят чехи, рукой-ногой шевельнуть не мог, а тут - такое антраша. Он, конечно, приложился, земля, как определил Ньютон после того как получил яблоком по кумполу, имеет-таки свое постоянное притяжение, но зато вскочил с пола, как новенький - позвонок его сдвинутый встал на свое законное место. И не надо никакого скальпеля. Чудо. Хирург, не отходя от кассы, повытаскивал у него из спины пару осколков, помазал йодом, и Микола двинулся своим ходом в палату за шмотками, выписываться. С футболом, сами понимаете, пришлось завязать, на складе бутсы выдает под расписку, но в научных кругах Микола теперь - большая знаменитость, его показывают студентам, чтобы знали, на что природа-матушка способна...

Глава тридцать пятая

--===Свое время===-

Глава тридцать пятая

...Настал, наконец, тот день, когда Наташа, держась за стенку, впервые пошла по коридору больницы своим ходом.

- Смотри, Валера, нет, ты посмотри, - осторожно передвигая ноги, радостно и удивленно говорила она мне. - Я же иду, понимаешь, иду... Сама...

Я шел рядом с ней, согнув в локтях руки - так легче было бы подхватить Наташу, если, не дай бог, оступится. И все-таки есть справедливость, вот поправится Наташка, вот получим мы квартиру и заживем счастливо, и будет у нас свой дом, своя дверь. Большое дело, великий смысл, оказывается, в дверях. У одних дверей, черных, обитых под черную кожу, как двери директорского кабинета, стоишь и томительно ждешь, и дверь изучает тебя стеклянным холодным глазом. А другие двери прижаты навытяжку вдоль стенки передней, и через порог, сквозь проем льется музыка, манит свет и к тебе протянуты руки. И да будет так у нас.

Хранители тайн,

любители тайн

двери!

Языками замков,

косяками оков

от беды оградите

и откройтесь друзьям,

и желанным гостям,

и хорошим вестям...

Я даже знаю, где и каким будет наш дом, наша квартира. Общей полезной площадью двадцать квадратных метров. С огромной кухней в одиннадцать квадратных метров, неподалеку от метро, семь минут ходу, в районах улиц, носящих имена Щепкина, Дурова, Гиляровского, бывших Мещанских, с видом на Тополев переулок, где по утрам поет муэдзин на своем минарете и во дворе автобазы стоит неухоженная, замызганная, но прекрасная, как Золушка в ветхом платье, церковь митрополита Московского постройки самого Казакова.

Наша дверь - это вход.

В наш дом, в наш мир, в наше царство. За ее спиной я останусь вдвоем с любимой и окружат меня в моем воображении те, кого я встретил в своей жизни, вспомнится то, что прочувствовал, осознал и понял, и родится звук, явится строка, сложатся стихи, напишутся киносценарии... За ее надежной спиной завершу я задуманное... То, что торопливо записано в минуту озарения и томится в желтеющих тетрадках...

... Телефон-автомат... На улице... Сценарий или рассказ - неважно можно так и назвать "Телефон-автомат"... Девочка - подросток, почти девушка, на грани превращения кокона в бабочку: маленькая сумочка через плечо на длинной ремешке, неумелая, робкая косметика, независимый, полупрезрительный взгляд, но это от близорукости. Как у Марины Цветаевой. Она деловито подходит к телефону-автомату, озабоченно вздыхает, вставляет монетку в прорезь, снимает трубку и набирает цифру, но только одну и начинает говорить... Мы слышим ее монолог в диалоге с кем-то и начинаем понимать, что этот кто-то очень ее любит, очень по ней страдает, очень скучает в разлуке с ней, а она, позвонив, дарит ему свое общение и надежду. Они беседуют о книгах и выставках, о фильмах и спектаклях, среди их знакомых знаменитые артисты, известные писатели и дикторы телевидения... Не только мы слышим этот разговор с паузами, во время которых успеваешь домысливать слова ее собеседника, все это слышит и молодой человек, который ждет своей очереди позвонить. Он - невольный свидетель ее слов, он с интересом начинает поглядывать на нее, заходит сбоку телефонной будки, чтобы рассмотреть ее получше, но их разделяет стекло, а она, заметив незнакомца, вдруг начинает горячо обвинять своего собеседника в черствости, бездушии, во всех смертных грехах и со слезами на глазах бросает трубку, промахивается мимо рычага - качается трубка - выбегает на улицу и исчезает за углом. Удивленный таким разворотом, молодой человек входит в телефонную будку, берет неостывшую трубку, прижимает ее к уху и обнаруживает, что в трубке глухо, как на дне омута, что монетка, вставленная в прорезь, не провалилась, значит... Значит, она говорила с воображаемым собеседником, с выдуманным человеком... С тем, в ком она так сильно нуждается, с кем разделила бы свое одиночество... С телефоном на улице... С автоматом...