Жюль Мэнн - Сокровища града Китежа

Мелькнула еще одна, последняя надежда. — Вероятно, русские дороги в американской концессии?

Увы, и эта надежда рухнула. Дороги были самые настоящие русские, без единого концессионного винтика.

Дорогой учитель утерял свой гордый вид, а господин Бартельс ехидно посмеивался.

Поезд тронулся. С каждым оборотом колеса мы приближались к ожидавшим нас сокровищам.

Но пока, до сокровищ, я хочу сказать:

— Дорогие сограждане, дорогие потомки галлов, если вы собираетесь ехать в Россию, — гоните в шею всяческих господ Петровых, не покупайте шуб и валенок, не думайте о кибитках и облучках, не нанимайте извозчиков от пограничной станции, а лучше берите билет прямого сообщения до самой Москвы. И тогда на вас не будут смотреть удивленными и дикими глазами.

— Не забывайте, ведь это Азия!

В наш первый московский день на безоблачном небе ласково улыбалось солнце, слепили глаза золотые купола церквей, и каждый из нас уже ощущал в своих карманах несметные сокровища града Китежа.

Все было забыто и наш дорогой учитель гордо нес седую гриву своих волос, а я и господин Бартельс были сугубо ласковы с нашим капитаном, с нашим гениальным предводителем…

Господин Бартельс предоставил в наше распоряжение три лучших комнаты в «Европейской гостинице», господин Бартельс почтительнейше попросил дорогого учителя разработать дальнейший план действий экспедиции. Затем господин Бартельс покинул нас, чтобы заняться личными делами.

Мы остались наедине с учителем.

Мы подошли к раскрытым окнам. Под нами шумел город. Город спешил, город извивался трамваями, город блистал куполами, город дышал каменной грудью мостовых и площадей.

— Дитя мое! — учитель широким жестом обвел открывавшийся вид.

— Дитя мое, вы видите этот азиатский город, сверкающий солнцем и золотом, кипящий трудовой торопливой жизнью? Много веков тому назад, на север отсюда, на север и на запад, стоял еще более богатый, еще более азиатски-богатый город…

Неизъяснимое волнение охватило меня и я с благоговением слушал дорогого учителя.

— Стоял город, дитя мое…

Учитель на минуту задумался, и лирическая тишина воцарилась и комнате.

— … Да, мой юный друг, — в природе существуют катаклизмы… Колоссальные подпочвенные сдвиги — и в течение нескольких минут живой и шумный город исчезает с лица земли…

Указующий перст Оноре Туапрео застыл в голубом прорезе окна, из-под косматых бровей блистали глаза, полные решимости. Казалось, они видят этот далекий, погибший город.

— Исчезает со всеми своими сокровищами, исчезает с грозным своим владыкой, исчезает с красавицей Февронией. И там, где секунду тому назад был город, — бурными волнами плещет в берега громадное озеро. Тропы к нему затягивает болото, берега его становятся непроходимыми топями… Проходят неслышными стопами века — мгновения в истории мирозданья. Люди, занятые своей извечной борьбою, своим враждованьем и войнами — забыли о граде Китеже. Но время знало свои пути… Но сохранились записи… Но жил на земле святой отец Мордиус Баррелиус… И пришли на землю — мы!

В эту минуту мне показалось, что учитель вырос и голова его засияла в окружении светящегося нимба.

— Дитя мое, пришли на землю мы — чтобы взять!

Учитель вздохнул и отошел от окна.

— План работ экспедиции? Да, конечно, нужен план. Но я сегодня настроен так торжественно и празднично, что, право же, мне не хочется работать. И я думаю, мой юный друг, что мы с вами выйдем на улицу и окунемся в жизнь этого азиатского города.

Мы вышли и окунулись.

Поздно ночью, с большим трудом, при помощи швейцара мне удалось водворить дорогого учителя сперва в номер, затем в постель. Впрочем, быть может, швейцар водворял и учителя, и меня. Мы оба до глубины наших восторженных душ были растроганы и потрясены туземным, азиатским коньяком.

Наш второй московский день — не был так безоблачен, как первый.

Небо хмурилось легкими облачками. Солнце выглядывало из-за них воровато и подмигивало нам, как подвыпившая шансонетка.

Господин Бартельс приходил и снова исчезал. Его высокое чело было подернуто морщинами неведомых нам серьезных дум. Он был молчалив и хмур. Но мы с учителем не придавали этому обстоятельству особого значения.

И опять, оставшись одни, подошли мы к раскрытым окнам.

Дорогой учитель повторил свой прекрасный рассказ о трагической гибели града Китежа.

Нам внезапно взгрустнулось и мы выяснили, что и сегодня — у нас нерабочее настроение. Да и в самом-то деле — ведь особенно торопиться нечего. Впереди ждет нас упорная и тяжелая работа. А теперь…

А теперь — надо же хоть немного познакомиться с этим чудесным азиатским городом, с этой Москвой.

Мы знакомились с городом до поздней ночи. Это совершенно необъяснимо и непонятно, но случилось так, что утром мы проснулись в незнакомом месте.

Две премилых девицы обращались с нами более чем фамильярно. Мы смущались, я даже, кажется, краснел, но, по-видимому, ночью мы дали право этим милым созданиям так обращаться с нами. Все это было очень трудно установить, ибо голова трещала отчаянно.

Ах, эти милые девицы, — они были так скромны в своих требованиях, вернее, в своей просьбе подарить им что-нибудь на память! Ни я, ни дорогой учитель не смогли им отказать, тем более, что при этом присутствовали их братья, — этакие здоровенные, широкоплечие азиаты.

Мы с учителем подарили крошкам на память все содержимое наших бумажников. Мы нежно простились с девицами и с их угрюмыми братьями, и налегке поспешили на улицу.

Это была совершенно незнакомая нам улица.

День был пасмурен. Низкие, тяжелые тучи цеплялись за крыши домов. Раскаленный воздух был тяжел. Пахло грозой. К полудню, усталые и измученные, — мы добрались до «Европейской гостиницы». Удивленный швейцар подчеркнуто вежливо открыл дверцу лифта. Мы вошли в нашу комнату.

Как каменное изваяние рока, скрестивши на животе руки, сидел в кресле господин Бартельс.

За окнами окончательно потемнело. Тучи свинцовым грузом упали на крыши. Грянул гром. Разразилась гроза.

В дверь постучали.

— Войдите! — грозно рявкнул господин Бартельс.

В комнату вдвинулся юркий человечек.

— Господин иностранец, ваши кирки и лопаты…

— Вон! Пошел вон!

С грохотом и ревом поднялось с кресла каменное изваяние господина Бартельса.

— Так я же, господин иностранец, насчет кирок…

Руки Бартельса извивались как змеи в поисках тяжелого предмета. Чугунная пепельница просвистела в воздухе. Человечек юркнул за дверь и скрылся. Пепельница, с грохотом ударившись о стену, упала на пол. Господин Бартельс был страшен в гневе.

— Что прикажете? — номерной выжидательно остановился на пороге.