Наталья Никитина - Полтора килограмма

нормально? Может, что нужно? – обеспокоенно склонившись, спросил Том.

56

– Тевизо, – промямлил я.

– Не понял. Повтори, – и наклонился еще ниже, так, что я смог рассмотреть каждую пору его

эбеновой кожи.

– Те-ви-зо, – уже по слогам повторил я попытку.

– А-а-а, телевизор? – догадался он.

– Да.

– Сейчас, организую, – тоном факира отозвался Том и, щелкнув ради смеха каблуками туфель,

вышел.

Миновало добрых полчаса. Наконец, в дверь боком протиснулся Том, неся в руках плазменный

телевизор.

– Из своего кабинета забрал, – гордо и одновременно жалобно посетовал он.

Следом вошел санитар и помог ему установить плазму на противоположной стене.

Они ушли, а я принялся вникать в глобальные мировые реформы, произошедшие за эти почти два

года. Несмотря на часто возникающие головные боли, мысли были ясные, мозг требовал интеллектуальной

нагрузки. Но счастье длилось недолго. Через час Наоми выключила телевизор, дала дозу обезболивающего

препарата, и я опять уснул.

По моим расчетам, прошло не менее двух месяцев с того дня, как я пришел в сознание. Катетер

убрали и установили на стене палаты динамик для голосового вызова медсестры в случае необходимости.

Каждое утро в одно и то же время мне измеряли артериальное давление. Затем везли в соседний

кабинет на физиопроцедуры. После завтрака наступала очередь сеанса акупунктуры, чередуемой с

фармакопунктурными видами воздействия. В целях насыщения мозга кислородом мне назначили

оксигенобаротерапию, или, проще говоря, барокамеру. Я покорно доверял свое тело в распоряжение

медицинского персонала, порою даже не следя за ходом сеанса, будь то лазерный луч, магниты или даже

пиявки.

Улучшения, конечно, есть. Складывается впечатление, что поверх мышц на меня надели чужую кожу.

И вот сейчас, по прошествии двух месяцев, я стал чувствовать, что эта чужая кожа начала истончаться,

появилась чувствительность именно моей родной кожи. Временами возникало нестерпимое желание

почесать какую-либо часть тела – это так восстанавливалось кровообращение и работоспособность

нервных окончаний. Тело постепенно оживало, но по-прежнему оставалось неподвижным. После

применения аппарата, название которого я не запомнил, исчезли тяжесть в голове, головокружение и шум в

ушах. Как мне объяснил Дитте, этот прибор изучает прохождение нейроцепных реакций и мышечных

импульсов, находит места сбоев в их работе и предлагает акупунктурные точки воздействия для

восстановления нормальной работоспособности. По окончании сеанса с этим аппаратом меня на сорок пять

минут обертывали в экранированное металлизированными нитями лечебное одеяло в целях оптимизации

механизма саморегуляции организма. Во время обертывания тело казалось тяжелее раз в пять, словно на

шею повесили гигантскую гирю. Тело покрывалось потом. А я лежал и изнывал от скуки.

После «одеяла» наступало время лечебной физкультуры. Мне сгибали и разгибали руки, ноги,

пальцы, причиняя острую боль в области суставов. Я сжимал зубы покрепче и терпел, понимая, что всё это

необходимо во избежание контрактур суставов.

Это повторяется изо дня в день, и уже порядком наскучило, но сегодня произошло кое-что новое.

После обеда меня привезли в кабинет томографии. Там находился Кирк Бэйнион – известный в Америке

нейробиолог. На вид ему лет шестьдесят. Приземистая рыхлая фигура, подбородок утюжком, седеющая

шевелюра, незнакомая с расческой, острые, всё подмечающие глаза и кустистые брови. Он создал

подробную карту моего мозга: в ней сеть из ста шестидесяти километров нервных волокон, называющихся

белым веществом, соединяют разные участки мозга, порождая всё, что мы думаем, переживаем и

ощущаем.

Меня переложили на жесткую кушетку, поместив голову в открытый пластиковый короб. Рентгенолог

опустил мне на лицо белый пластмассовый шлем. Сквозь отверстия для глаз я смотрел, как он прикручивает

каску покрепче, чтобы все девяносто шесть установленных в ней миниатюрных сенсорных антенн оказались

как можно ближе к мозгу и смогли лучше уловить испускаемые им радиоволны. Кушетка въехала в

цилиндрическую утробу томографа.

Магниты, окружавшие меня, начали гудеть и попискивать. Целый час я лежал неподвижно, с

закрытыми глазами и пытался сохранять спокойствие. Это было непросто. Плечи упирались в стенки

томографа, и я, подавляя приступ паники, старался дышать ровно, гнать мысли о том, что лежу как в гробу.

– Дэн, попытайся максимально расслабиться, – сквозь гул работающего томографа через микрофон

раздался чуть хрипловатый баритон Бэйниона. – Сейчас к мозгу будет подаваться фильм с интервью,

который ты уже видел. Это экспериментальный метод, но есть вероятность, что он поможет расшевелить

твою память.

57

Мой полуторакилограммовый кусок плоти под названием «Мозг», отчаянно о чем-то думал, не желая

расслабляться. Возможно, виною тому был дискомфорт и легкая паника, внушаемые тесной темной

кабинкой.

– Так дело не пойдет, Дэн, – устало звучал прокуренный голос из динамика. – Твои воспоминания

воспроизводятся группой нейронов, напоминающих по форме морского конька, отсюда и название —

гиппокамп. Он пробуждает в мозге обширную сеть связей, которая возникает, когда мозг вызывает

знакомую ему в прошлом информацию. Твой страх передается электрическими сигналами в миндалевидное

тело мозга и подавляет воспоминания. Просто расслабься, а еще лучше попытайся уснуть. Фильм будет

напрямую подключен к нейронам гиппокампа, это встряхнет твою память.

Голос в динамике звучал умышленно монотонно и успокаивающе. Я немного расслабился, закрыл

глаза и невольно стал вспоминать содержание фильма. Хотя не исключаю, что именно подключенные к

голове провода вызвали видения в виде эпизодов из того интервью.

Томограф тихо гудел, и вскоре я даже задремал.

Раздался щелчок – и кушетка медленно поехала. Я открыл глаза. Приглушенный свет наполнял

кабинет. За стеклом находился Дитте и Бэйнион. Они склонились к монитору компьютера и, изредка

перекидываясь парой слов, внимательно что-то там рассматривали.

Пазл в моей голове не сложился. Тем не менее новые фрагменты в памяти всё же появились. Какие-то

лица, словно голограммы, возникали в сознании – прозрачные, не имеющие под собой материи, глубины

понимания.

И еще пришло осознание того, что я не имею ни малейшего представления о том, как выгляжу! Более

того, я даже примерно не представляю свой возраст.

Меня перевезли в палату, и через некоторое время вошел Кирк. Он без лишних церемоний устроился