Артем Истомин - Стражи Арктиды

Очнулся внезапно, подстегнуло тревогой. Волной отбросило назад, за расщелину. Скалы наблюдали за ним угрюмо и равнодушно. Раскис, слюнтяй! – сжал загубник до терпкого сока из резины. Крови не видел? А-а, то была не твоя кровь и даже не человечья – рыбья. Вроде собрался с духом, но тут холодком затревожилось иное – где ружье с генератором? Выпало? Зачем грести, через часа четыре прибьет к берегу.

Руку заколотило, немел бок, стягивало стылостью правую сторону лица. Прислушался к ногам – ноги работают, только вялые. Посмотрел на руку и… вместе с рукой к подбрюшью была прижата стрела, ружье выпало, но висело далеко внизу на шелковом канатике. Чего же он сразу не догадался накрутить все пять метров линя на руку?

Мамка поддразнивала: «Алкид, Алк… Так тебя почему-то назвал отец, когда впервые увидел. Уж больно крепенький и сильный ты был, детдомовец. Крепышонок, не обижайся. Алкид – это настоящее, при рождении, имя Геракла. Я, бывало, плачу, приговариваю: „Вот ты, Алкидка, подрастешь и покажешь им всем. Крепыш мой…“ А что, – вскидывала глаза вверх, – если там Бог – пусть даст тебе силу и отважное сердце».

Ему повезло. Мамка у него была – самое доброе в мире существо. Когда умом вспоминал, что он приемный сын, становилось неуютно и стыдно.

В полубреду видит себя Крепышом, удерживает картинку, потому что это как колодец с живой водой, дающий силу. Вот он напротив скалы в открытом море попал в стаю сарганов. Вкусная рыба, мясо от кости какое-то зеленоватое, фосфорится. Стрелял, стрелял, но сетка была пуста. Верткий змеевидный сарган с острым, как шило, зубастым ртом легко уходил от тройника, и вся стая бросалась на стрелу. Один, почти метровый, подошел совсем близко, он видел – попал! Саргана пронесло стрелой, но тот, изогнувшись, гибкой лентой поплыл себе дальше и увел за собой всю стаю.

Почти у самого берега, в разломе небольшого моховика увидел «свадьбу». Подкрался… Самка, не спеша, тихонько зашла за моховик и замерла. Всего метр глубины, у самого берега. Какое зрелище! Живое серебро рядом. Затихает, волнуется, затихает… Жизнь! Один самец положил на спину самки голову, а другой, покружившись, прилег рядом и тыкался мордочкой, обдавая плавниками, словно обнимая. Крепыш обогнул моховик, самка – к нему хвостом – затихшая, медленная такая, с большим животом. Тройник чуть сверху смотрел прямо в голову, в полуметре.

Он так и не выстрелил. Жалко…

Вышел из воды, бросил ружье и полез на склон. Карабкаясь на выступы по старому размыву, хватаясь за пучки высохшей травы, подымался выше и выше. Лез к большому камню, который привалился к отвесной скале, образовав как бы вход в пещерку. Там у входа рос большой можжевельник с ветвями по камню, из щели раздавалось частое «к-ва, к-ва». Всего с десяток метров осталось, но выше – гладкая стена, вся в каких-то дырочках, и только под отвесной стеной змеится небольшая ложбинка, сухие стебли колышутся. Ползком, пожалуй, можно перебраться, а спуститься от можжевельника вниз по другой стороне, там даже кустарники кое-где имеются. Влип… Вытер холодный пот, но присутствие духа не терял. Потер царапину на животе, осторожно присел, потом лег и, стараясь глядеть только в скалу, а не вниз, как ящерица завихлял по каменной выемке над стометровым обрывом. Добрался на одном вдохе, прижался к камню спиной и тяжело задышал, закрыв глаза. Горячий камень стал подпекать, отодвинулся и посмотрел на море: не плывет ли батя? Ох и задаст, когда увидит на такой высоте. Прижался к камню грудью, дальше высунул голову. Кто тут кричал? Так это же кеклики! В пещерке обосновались… Вот заполз, горных куропаток видит, это они словно лягушки кричат. Дымково-серенькие, с просветлением около шейки, такие непугливые… Начал перебираться к можжевельнику, кеклики, смешно двигая хвостами из стороны в сторону, побежали по склону. А две птицы остались, лишь тревожно дергались. Приблизился, замирая, и увидел: лапки зажаты петлей. Взял в руки бьющуюся куропатку, освободил ножку, выпустил. Прихрамывая, помогая крылом, птица чуть пробежала с криком, тяжело хлопая крыльями, взлетела.

Увидел с высоты далеко в море отца. Увы, батя долго плавает, но рыбы бьет мало, не дано ему это. Порвал петли по дороге и пришел к морю, когда солнце зависло над самой водой. Забеспокоился, скоро начнет темнеть, да и надоело торчать тут среди камней, где отец? Давно должен был приплыть. И тут увидел на тропке мужчину в потертых шортах и фирменной майке. Мужик присел на ствол дерева, вытянул из кармана комок капроновых ниток и начал на глазах Крепыша вязать петли. Васёк! Гаденыш…

А красная полоса над морем сужалась, притухала, она еще горела бы до часов девяти, если бы не тучи. Они вырывались из-за скалы, северные, несущие холод, и по наклонной врезались в вечернюю зарю, топили ее в злом море, и оно урчало, вздымалось и хохотало, алчно облизываясь у скалы. Ночь наступала медленно, под ее тяжестью утихомирился ветер, сумрачная тяжесть округлила волны, они теперь льстиво, без шипящего хохота и ударов рассыпались у ног громадного безмолвного сторожа; иногда там, где за скалой уже полновластно хозяйничала ночь, еще слышался всплеск.

И вот к Крепышу подобралась ночь. Пришла быстрыми и тревожными ударами сердца, напугала полудюжиной наглых крыс, набросившихся на объедки, залезающих в отцовский рюкзак, пробегающих чуть ли не по ногам. Ночь издала в своей черной утробе душераздирающий крик и, зашелестев, упала тенью, схватила визжащую крысу и, сверкнув глазами-шарами, зашелестела и закричала далеко у скал. Скорее всего, это была просто сова.

Крепыш вскарабкался на большой камень у самой воды, волны шипели у лица, он все смотрел в сторону скалы, вслушивался, ожидал всплеска, иногда ему казалось, что в проходе у камня, на котором он сидел, показывалась отцовская фигура, он вскидывался и тут же закусывал пальцы – нет, показалось.

Камень задрожал, все вокруг наполнилось гулом. Засверкал по волнам луч прожектора, освещающий с погранпоста прибрежную зону, сверху на скале заработал радар – ночь насторожилась. Черные тени от вспышек прожектора тревожили душу.

Крепыш впервые подумал о помощи, когда луч прожектора в очередной раз осветил пустое море, подумал о том, что случилось несчастье – отец не мог оставить его одного среди диких глыб, ночью. Эта вера в земного отца пронзила болью. Отец маялся сердцем… Если он не успел выбраться на берег… А что будет с мамой? Иссохнет вся…

– Папа!!! – закричал. – Где ты? Папа-ааа!

Крепыш долго ждал, с надеждой следил за лучом прожектора, который время от времени ощупывал совсем присмиревшие волны, море затихало.

Отец не приплывет. Он осознал это, затосковал от беспомощности и ужаса. Вскочил и напролом в темноте бросился на косогор, вскарабкался на тропку. На стройке качалась на волнах моторная лодка. Но сбился с тропки, упал. Да тут, на склоне, тропу отыскать было легко. Спешил, у самого леса как-то незаметно вбежал в какие-то заросли и обрадовался: внизу на маленькой полянке горел костер, небольшой такой, уютный. У полянки приостановился на миг, узнал Васька, который у скалы вязал петли. Он и сейчас выпутывал из петли кеклика. А рядом сидела женщина, она подняла наполненный стакан с вином и прислушивалась. Тут мужчина пошарил сзади себя рукой и поднял фонарик. Луч осветил грязного и испуганного пацана.