Артем Истомин - Стражи Арктиды

– Ах, тот… Тот! Он – кто еще? – петли порвал! Подсматриваешь, гаденыш?! – Мужчина вскочил и погнался за пареньком.

Крепыш побежал, страдая от колючих веток, раздирающих рубашонку и кожу, камни сквозь кеды сбивали пальцы, он скатился между глыбами к морю.

– Сиди там! – услышал. – До утра не выберешься!

Мальчик не понимал, почему глазам так горячо? Потрогал… Что-то липкое стекало по лбу, заливало глаза. Потекло по щекам, начало одурять сонливостью. Догадался – кровь. И тут заболело все сразу, напрягла обида. Остатками рубашки вытирал лоб, вытаскивал наощупь мелкие камешки из раны, пощупал пальцы, сняв кеды, – скривился от боли. Хотел прилечь на камнях, успокоиться, но, инстинктивно избегая безмолвия, тут же произнес:

– Нужно батю спасать. К лесу прорываться, к тропке, – и натянул кеды.

И вдруг услышал шепот, прямо в голове:

«Малолетний росс с примесью древнего ария, косит под Алкида. Пока ничего не соображает, но когда сообразит, кто он такой, – нам мало не покажется. Судьба, можешь пока его не убивать, чти свой закон. Немало вот таких Стражей сбиваются со своего пути, нам от этого непревзойденная выгода. И этого поглотит их куцый трехмерный мирок…»

Крепыш весь занемел телом и душой, когда на психическом взводе услышал среди скал шепоток. Такого раньше не было, правда, и нервы у него всегда были спокойны.

– Тогда зачем мой параф, моя метка? – услышал ответ.

– Коготок! Судьба, коготок увязнет. Иначе Наг не отпустит. Пацана изгажу, пока его так называемый батя задыхается за скалой. Гиперборейцы с астрейцами всеми силами сдерживают ануннакков, им не до мальцов. Пусть пострадают оба, названый сынок с папочкой, – страдание полезно, гаввах кушать всем хочется. И на этой паршивой земле, и в Мире Ином – кушать хочется. Только люди в дерьмо и болезни превращают пищу, а мы – в кайф.

– Янг, – вдруг громыхнула молния, разрывая тучи, – я остановлю тебя, стервятник!

– Дива?! – злобно вскинулся Янг. – Раньше ее мать косила под Магдалину, – объяснил. – Стоило только вспомнить этих космонаблюдателей… Фраер, – начал объясняться, – загнал пацана в каменную ловушку, а там сейчас хозяйничает ночь.

– Я всегда буду жечь тебя, если паренек погибнет. Вот так! – Огненная энергия ударила, опрокинула Янга, забушевал огонь. – Ты фраера к мальчишке подослал?

– Не-э-эт! – задымился Янг. – Эти секс-вампирчики у меня сами, как мак-самосейка, размножаются.

– Оставь пацана! – полыхнула огненная стена, и зловонно запахло паленной шерстью.

(Карамышев, мы относительно недалеко от Земли. Подсознание твое отчасти для меня открыто, ты должен меня слышать. Дива – наша, бывшая росска. Мамка у нее была как бы еврейка, а отец… Страшно сказать, не поверят. И ошельмуют. Иисус – Бог. Неприкасаемый идеал, возведенный до непогрешимого идола. Дива – крутая, работает из шестого уровня. Мы перед ней мальцы. Карамышев, тебе открылась память, как Янг затемнил моего Алка. Так оно и есть: все наши беды и радости имеют свое начало в детстве.)

Крепыш переползал с глыбы на глыбу, на ноги подыматься боялся – тут же оступится. Не ощупывая руками камни, щели, коряги, боялся свалиться в темный провал и покалечиться. И вот он добрался до сплошной стены из спрессованной глины и корней – вверху был лес, близкий и недоступный. Цепляясь за корни, полез наверх. И уже долез было до половины обрыва, но сверху обвалилась земля.

В разрывах туч замелькала неполная луна, посветила и боязно притихла туманным пятном среди темных полчищ. Но и за эту минуту он углядел под обрывом тропку. Обрадовался, пошел чуть быстрее, часто падал, не успев наугад схватиться за корень.

Где-то за горами начиналась гроза. Заполыхали зарницы, черной тенью обозначая обрывистый берег. Зарницы подбодрили паренька, он заспешил и тут же попал ногой в какие-то прутья, разодрал шорты и ногу и, закричав от боли, провалился в какие-то железки и острые обломки застывшего цемента. Стонал, ждал очередной отсвет далекой молнии. Замелькала луна, прорывалась сквозь тучи навстречу, но Крепыш ворочался, резал руки и не мог выбраться из каких-то арматурин и хаосно скрученной проволоки. Эта была свалка, вернее, просто бульдозер сгребал строительные отходы и сбрасывал с обрыва в предбереговые камни. Ветер хихикал в обрезках железа, шипел прямо в голове: Живи, живи, пацан. Да живи, послужишь Янгу.

Бред какой-то. Нужно помочь бате, но как? Над головой отвесная стена, впереди ощерившееся железо, сзади чудом пройденные глыбы. И темень, ночь. Сник Крепыш, распластался на комьях глины. Его трясло, но не от холода, вдруг начало колотить от удушья. От кашля и напряжения зазвенело в голове, все тело закололо иголочками, он провалился в пропасть, хотя до последней секунды помнил, что никакой пропасти рядом нет. Где-то в горах тучи излили свою злобу, поредели, и теперь ненужная луна освещала застывшее в недоумении, перемазанное кровью и грязью лицо, с широко раскрытым ртом, со вздрагивающими от напряжения губами. Время от времени хриплый вдох-выдох вырывался из крепкой, не по-мальчишечки мускулистой груди.

Подростка обволакивал, как бы впитывал в себя черный сгусток с рваными краями, который своей чернотой выделялся даже среди темени ночи. Через минуту иноматериальный сгусток стал оформляться в обыкновенного голого чешуйчатого мужика неопределенного возраста с горящими глазищами, который возбужденно начал лизать кровь, которая сочилась из многочисленных ран Крепыша. Мужичок исступленно приговаривал: «Получи мое эйцехоре, о мой экстаз! Светлая кровушка…» Маньяк обхватил кулаком свой огромный фаллос, рыча, перевернул бездыханное тело…

Но не вышло. В вышине соединились воедино три ярких шара, и беззвучный Свет ударил Янга. Нанас начал плавиться, распадаться на чешуйки, черный вихрь устремился в небо, но метнувшаяся метеором вспышка света разметала и этот вихрь.

Около паренька материализовалась Дива, притронулась к его вискам, но светлая волна частично прошла по телу Крепыша.

– Успел, урод! – произнесла она. – Батю ты спасешь, а вот сам… Жаль, милый, к тебе прикоснулся Ад. А мы так старались, дали тебе силу и ум, доброго отца и мать. Наг своего двойника возродит. – И исчезла.

(Карамышев, беда! Наг мимоходом, через своего двойника затемнил Алка.)

Через некоторое время Крепыш пришел в себя, испугался изнуряющей слабости и звучащего в мозгу шепотка: «Хи-хи, мне – твоя кровушка, тебе – моя весточка».

Услышал назойливый собачий лай прямо над ним. Опавшие листья, комья земли летят на голову. Приподнялся на локте, собаки в ответ залились визгливым галдежом. Стал дразнить собак, подбрасывая наверх комья глины.

– Заливайтесь, – прошептал, – кому-нибудь надоест… А у меня батя умирает…