Артем Истомин - Стражи Арктиды

– Ты очень изменился, Витя! – как-то издалека услышал голос бывшей жены. – На тебя невозможно смотреть без содрогания. Витенька, – заголосила, – ради каких-то принципов ты уничтожаешь себя. Они подбросили тебе наркотики, да? Это их самый частый и излюбленный прием, но все можно уладить. Или ничего ты не докажешь, наша жизнь становится лживой и безжалостной.

Полная галиматья! Или гони изобретение, или посадим. И все так просто и понятно… Вокруг тысячи прокуратур, Комитетов госбезопасности, следственных отделов, но пышным цветом ядовитого миазма процветает галиматья, и все так просто: отдай свое или посадим.

– Свидетели – это элементарно, – доверительно Павушка приоткрывала ширму келейного закутка, – противостоять им не сможешь. Или отдай им изобретение, или тебя уничтожат, или те, кто при реальной власти, предлагают тебе и другой вариант сотрудничества.

– Пора сожрать Залькова, так? Я, кажется, начинаю осваиваться…

– Умница, – кивнула. – Уж слишком он набирает силу. Ишь, военно-технический спец правительственно-демократической категории.

Он забился в угол СИЗО и от бессилия терял рассудок. Мафия! Самая натуральная мафия, а люду впаривают «заботу о людях». И кто бы и когда ни бил в колокол по этому поводу – этого всегда мало. Алчные группы, каждодневно совершающие рэкет против человеческой личности, бизнеса, государства и родины. И наступит очередная беда…

Рука под комками подушки занемела. Он решил ухватиться за нары и подтянуться выше и, взглянув, обомлел: увидел мерцающую копию своей руки. Мысленно задвигал пальцами, мерцающее марево повторило движение. Потрясенный, начал искать ответ. Голубое сияние исчезло. Работа интеллекта гасит чувствительность эпифиза, если этот «подарок Бога» уже не комочек кальция. Ты или находишься в Поле и знаешь, видишь, слышишь без рассуждений, или ничего не знаешь – рассуждаешь. Кто-то страдает, а кто-то творит страдания. Ненавидит его от зависти Разумовский, наверное, Алк поэтому и обходил стороной Натку. Разумовский раньше ухлестывал за Павлиной – как же, директорская доченька…

Алк начал биться лбом о стенку СИЗО. В голове шумело, хотелось выть.

– Хватит! – схватили за волосы. – Слушай Папу.

Папа сердобольно погладил «внедренца» по затылку, наклонился, взглядом дурного гипнотизера всмотрелся в глаза и напыщенно произнес:

– Говори. Папа тебя слушает. – А он тупо молчал. – Возьми, – протянул дурно пахнущую, липкую от потной ладони, коричнево-лоснящуюся жвачку. – Папа – не шкурка сквалыжная, сковырнул с языка, а ты костоломишься. – Папа усмехнулся, схватил молодого за волосы, запрокинул голову и сунул в рот кусок ханки. Уголовники приняли Алка за наркомана, абстиненцирующего без дозы.

Урки загалдели:

– Обалдел, обалдел от везухи. Клади в пасть, а то отгребем. Га-га-га!

Осторожно облизнул суррогат, тяжело дыша, но тут же рвотно-горьковатая дурь забила дыхание, и он сплюнул. Тотчас к сгустку бросился один из окружавших Папу и засмоктал, втягивая в себя зеленоватую слюну, закатывая глаза.

Уголовники загудели, двое тут же схватили росса за волосы, больно запрокидывая голову. Папа одним вялым движением кисти остановил их.

– Мужику втолкуй, – указал на него какому-то заморышу. – Видать, власть – во ему, – чиркнул ребром ладони по горлу. – Убивается. Пожалеем слабачка. А этого, – ткнул носком шлепанца давившегося слюной терпилу, – отпетухарим.

Молодой, пуская по бороде бурую слюну, заикал, нервно хихикая.

В камере было душно и смрадно. В два яруса шконки, в углу параша, железная дверь с окошком. Вонь, запотевшие стены, грязь. Заморыш со степенным превосходством изрек:

– Хмырек, пахан – твой первейший адвокат, поможет. А ты при случае благодарствуй. Тебе, салага, следак навешает помои на уши. Но ты Папу обидел.

– Чем я успел его обидеть? – удивился.

– Папа от всей души, от себя оторвал… А ты плевать? Не требуется, поблагодари, верни. И тогда чуки-пуки. А мудак, видал, захалявил – этому будем делать. Ты, зеленка, можешь извиниться. Поклонись Папе, попроси прощения. Иначе…

И тут кланяться? Бесконечно кому-то кланяться и задабривать.

Медленно приподнял за шкирку заморыша.

– Жучок! Настоящие волки… – И отшвырнул от себя урку.

А дальше началась чертовщина. В изнеможенной ярости росс лишь вскинул руки, а пахан сам по себе взлетел почти к потолку, падая, проломил ржавые нары и, скатываясь на пол, жутко завизжал, синея лицом. Урки в бессознанке онемело пятились, а потом дернулись к решетке, пытаясь выскочить в окно.

– Бык?! – первый пришел в себя Папа. – Восемнадцатый. – И захромал к параше.

Содержимое его прямой кишки стало достоянием камеры. Вонь стала невыносима.

(Карамышев, ты печатаешь? Ничего не упрощай в угоду «тонких» натур. Так было. Ты сейчас сам арестованный. И чего от тебя хотят? Полной информации? Так и выдай им!)

Алк изрыгнул содержимое желудка, инстинктивно рванулся к двери – закрыто. Но рвота давила. В этот момент приоткрылось окошко, содержимое желудка стало достоянием хари любознательного коридорного. Он влетел, распаленный, замахиваясь дубинкой, но задохнулся и, «вэкая», вылетел в коридор. А пахан невозмутимо насиловал свои кишки и парашу. А тут подошли контрольные органы, две прокурорские дамы в синих пиджаках и начальник СИЗО. Нарвались на вертухая, уличая в самогоноупотреблении. Тот, изрыгая в угол содержимое своего желудка, тыкал дубинкой на дверь камеры. Молодая прокурорша, наученная смело глядеть в глаза преступности, вбежала в камеру и… начала сползать по косяку двери. Повидавший виды хозяин СИЗО оттащил ее.

Но почему росс будет восемнадцатым? Их было внедрено великое множество, большинство погибали. И они знали, на что идут. Знали, но тут же им временно, но на довольно продолжительное время блокировали память.

И вот пришла ночь. Урки зашевелились, бросили к ногам Папы терпилу.

От духоты распухали мозги, от унижения у росса сжималось сердце, пульсирующим комом стояла в пересохшем горле боль – ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Он развлекался тем, что посматривал на эфирную матрицу своей руки. Не нужно пугаться и удивляться. Смотри на свои руки как бы мимо, безразлично.

От усталости чуть вроде забылся. Ни о чем не думая, машинально покосился на руки и, увидев знакомое голубое мерцание, в воображении «ухватился» за края нар.

Страшный спазм судорогой свел диафрагму, тело странно и равномерно завибрировало и… вот он уже под потолком, растерянно смотрит на свое физическое тело.

Спокойно… Экзосоматическое состояние. Не он первый… Куда бы слетать? К Натке? Ее слезы, ее взгляд… Вот она! Порезала палец. Мажет зеленкой. Оглядывается, замирает. Чувствует его… Бросает голову на руки и рыдает. Только расстроил девушку… Тогда – в логово! «Сейчас я тебя, вундеркинд правительственный, сделаю заикой, а потом навещу Разумовского». Последняя мысль была о Разумовском, тут же оказался в своей бывшей спальне. Под Кимом, извиваясь в сексуальном изнеможении, стонала Павушка. (Об этом можно было и раньше догадаться.) Начал концентрировать энергию, перемещая ее в руки. Сейчас, шкодливый деятель эпохи, у тебя торчмя уже ничего не встанет, разве что волосы от ужаса. И в преддверии этой мысли тут же он замер перед упругой молочной стеной. Пред ним предстала Дива, светящаяся и удивленная. «Куда, милок? На чужой торчок не разевай роток. Явился, запылал от мести. И крови жаждешь? У тебя другие задачи. Марш в свое тело!» – «Не хочу!!!» – завопил росс возмущенно. «Нужно. Марш!» – выставила горящие руки, и от них запульсировала Сила. Толчки загоняли его к уголовникам, казалось бы, безжизненному телу. «Да ты же меня загоняешь, как коз загоняют в стойло!» – рассвирепел росс, взглянув на вопящую в оргазме Павку. «Не ревнуй, – строго произнесла, – овчинка твоей выделки не стоит. В Ином Мире сгоришь. Заарканит тебя Янг. Нельзя! – И вогнала его болезненным толчком в тело. – Я блокирую выход из тела. Всему свое время. Быстрее приходи в себя – убьют!»