Андрей Марковский - Принцип неопределённости. роман

– Знаете, Зинаида Матвеевна, вы неправы. Сам не люблю торговое дело, много лет этим маюсь. И обидно мне, что не могу взять и задрать цены, как хочу. Миллиард заработать на вас, беззащитных покупателях, и бросить побыстрей это противное занятие. Я ведь до сих пор жалею, что не остался музыкантом. Да-да, жалею! Вы первая всегда убеждали бросить. Вам казалось, что музыкой мы мало зарабатываем, вообще почти не зарабатываем. Конечно, вы тогда целым районным управлением образования командовали, куда нам было до вас! И я поддался этому всеобщему дурацкому ажиотажу, жажде наживы, богатства, с которым, как тогда вам и многим другим казалось, всё изменится. Прибавится счастья, как же! От этого бизнеса какое к чёрту счастье! Деньги ещё никому в этом мире счастья не принесли, другими банкнотами оно измеряется.

– Вы сейчас наговорите, Кирилл, будто я во всём виновата.

– Нет, я сам виноват, – возразил ей Кирилл. Его задевали вечные тёщины придирки, и почему-то сейчас, совсем невовремя, они вспомнились. – Слишком быстро я забыл, как был счастлив студентом, когда стипендию получал сорок рублей в месяц, изредка с ребятами что-то на танцах подрабатывали, иногда нам натурой платили – давали наборы продовольственные с колбасой, майонезом и сгущёнкой. Курицу копченую иногда давали или рыбу, их вкус до сих пор помню, вкуснее всех теперешних деликатесов. Вкус портвейна советского помню. Вот тогда я был счастлив. Я занимался любимым делом, и мне никто никогда не говорил, что я никчёмный и бестолковый идиот.

– Да кто вам говорил такое! – возмущённо вскинулась тёща. – Танечка вас всегда поддерживала и защищала, бедная моя девочка.

– Я и вправду стал дураком, когда перестал песни петь и пошел искать удачи в торговле, купи-продай, в деньгах этих проклятых, – неожиданно для самого себя спокойным тоном продолжил Кира. Он как будто воочию увидел давнее, своё и Танино время из их недолгой совместной жизни. – А ведь они нам с Танечкой никогда не были особенно нужны, деньги. Вы её неправильно воспитали, в смысле не по-своему. Ей никакое богатство было не нужно, она была скромная, семейная, мамой ей нравилось быть. Как она с Ванькой маленьким чудесно занималась! Ваня поэтому и учится хорошо, и музыкой занимается, и в спорте у него есть достижения. Надеюсь, он себе правильную профессию выберет и будет успешней в жизни, чем я. А вы что делаете с Машей? Школа, телевизор и компьютерные игры. Никуда не пускаете. Ещё пару лет покормите – девочке в школу станет стыдно ходить, дразнить её будут, комплексы всякие у неё разовьются. Когда вырастет и девушкой станет, сколько она потеряет из-за вашей дурацкой заботы, которую вы называете любовью!

– Как вы можете! – зашлась гневом тёща, но сегодня ему отчего-то стало всё равно, что она скажет или подумает.

– Зачем ей эти пятёрки по арифметике и русскому, если вы собственной дочери работать не разрешали. Таня у вас с отличием педагогический закончила, и ради чего? Чтобы детей своих учить, для этого? Тане повезло, у неё хотя бы десять счастливых лет жизни было, а с Машей вы что делаете? – он не смог остановиться даже когда тёща отправила Машу в свою комнату, а ему сделала страшные глаза. – Вы не подумайте, я всё очень хорошо помню, забыть не получается. Квартирку нашу маленькую, семью нашу – с Ваней уже настоящая получилась семья – ни машины тебе, ни дачи, никаких лишних забот и расходов. И самое главное: любовь, вот с ней в сумме выходило счастье. И она была жива, Танюша.

Денег никогда у вас не просили, своих хватало. Конечно, спасибо, помогли вы с квартирой, так я ведь в долг у вас брал, а не насовсем. Питались, само собой, не так, как сейчас. Тогда всё как-то по-простому, вы лучше меня это должны помнить, мне это было неважно, поэтому наверное я не помню. Помню только какие-то маленькие радости: сделает Танечка салат, всегда у неё получалась вкуснотища. До сих пор люблю оливье, сейчас делаем с Ваней обязательно под Новый год, тридцать первого декабря, в Танину память.

Венгерский зелёный горошек «Глобус» каким вкусным тогда казался! Сейчас в магазинах всего полно, даже после санкций этих дурацких, и горошка разного навалом – а уже не надо, не хочется почему-то. Напиться – и то не хочется, хотя на каждом углу продают и денег полно, чтобы купить. А вот не хочется! Не в водке счастье, это всем известно, и тем более не в деньгах.

Если бы Таня была жива, не знаю, было бы сейчас у нас полное счастье. Потому что понятие это слишком большое, объёмное, как целый мир, словами его не расскажешь. Это можно только чувствовать, есть оно или нет. А почувствовать можно, только когда рядом человек любимый, когда сам здоров и дети в порядке, и родня благополучна, и в доме всё хорошо, и в стране, и не убивают никого рядом, и перспектива в жизни есть, пусть маленькая, другим непонятная, пусть для кого-то глупая, но есть, и она – своя! Вот если соберётся всё это вместе, из маленьких кусочков склеится, тогда и будет счастье. Вовсе не в пирогах ваших слишком вкусных и не в пятёрках, которые Маша вам из школы приносит.

– Не ожидала такого от вас, – лицо Зинаиды Матвеевны покрылось красными пятнами, она дышала громко и часто; так делают пловцы, когда готовятся глубоко нырнуть. – Всю жизнь старались с Павлом Сергеевичем, царствие ему небесное, помогали вам. Внучку столько лет одна на своём горбу тяну!

– А мне удивительно, что вы после всего обязательно найдёте, в чём меня упрекнуть. Дочку у меня отняли – и всё равно я виноват. Деньги, мной заработанные, в телевизоре этом новом, моя квартира немаленькая детям останется, железяка на колёсах во дворе стоит, дом в лесу пылью зарос – некому туда ездить. И не надо всё это никому – ни мне, ни тем более вам. Вы меня всё время Танечкой попрекаете, будто я её не уберёг. Так говорите, будто это я один хотел дочку. Как будто она не хотела, и вы о внучке никогда не говорили, этакий я злодей-узурпатор. Как будто я жену после этого сволочного роддома два года не спасал, и знаете прекрасно, что если бы мог – всё отдал бы, чтобы назад её вернуть. Знаете, что я только ради детей живу и работаю, а вместо этого подговариваете дочь против меня. Пускай она меня редко видит, со мной и с вами всё давно ясно, но ведь Маша с родным братом уже месяца три не виделась! Зачем всё это, почему, для чего, что это за месть такая с вашей стороны? Вы мне не можете простить, что дочка умерла раньше вас? Так я больше вашего себе этого простить не могу!

Он ушел, не хлопая дверью и не попрощавшись с дочкой. На душе было муторно не только от плохого разговора – слова давно просились наружу и хорошо, что случайно вырвались. Напротив, после высказанного немного полегчало, хоть ничего не изменилось и измениться никак не могло. Это своеобразный аналог слёз: можно держать в себе, копить и страдать, но со слезами вся дрянь вытекает изнутри гораздо быстрей.…