Андрей Марковский - Принцип неопределённости. роман

– Что ты вспоминаешь? Я же тогда маленький был!

– Ну да, теперь стал совсем большой, это правда, – улыбнулся Кира. – Ваня не понял иронии: за последнее время семнадцатилетний сын вытянулся выше Кирилла, который и самого себя не считал маленьким, имея метр восемьдесят два роста.

– Ты будешь играть когда-нибудь на чём-то более серьёзном, чем перкуссия?

– У меня не очень выходит, ты же знаешь. Не хочешь помочь.

– Какой из меня учитель! Я гитару в руки лет десять не брал.

– Чего ты врёшь! Ты у дяди Лёши играл на прошлый Новый год. И на клавишах иногда.

– У дяди Лёши мы дурачились, частушки придумывали, помнишь? А клавиши – совсем другое дело. Детская любовь не ржавеет. Притом на синтезаторе гораздо легче: ритм включил и пальцами шевели – вот музыка сама и выходит.

– Ага, сама! У меня вот не выходит, а у тебя выходит. И на гитаре ты долго играл, хоть давно это было, нельзя же всё забыть.

– Можно. Когда захочешь, всё можно забыть. … Ну ладно, уговорил. Не знаю как, но давай попробуем. Настоящий, профессиональный учитель намного лучше, но раз ты хочешь самоучкой, дерзай.

– Ура! Сегодня вечером после репетиции, ладно?

– Ладно. Иди уже, опоздаешь.

Ушёл сын, выключился холодильник, в квартире стало совсем тихо, только слышно, как откуда-то издалека доносятся городские шумы. Кирилл встал и открыл окно. Прохладный мокрый утренний июльский ветерок зашевелил жалюзи на окне, вместе с ним в кухню с монотонным ропотом дождя ворвались шумы и запахи огромного города. Отмытая дождём, ярко зеленела трава, с высоты двенадцатого этажа были видны яркие пятна цветов: это энтузиасты, не надеясь на чью-либо помощь, создали клумбы своими силами.

Кирилл когда-то давно, после переезда в этот дом, тоже поучаствовал в озеленении, посадил несколько деревьев и кустов; из всех посадок выжила лишь одна берёзка, ровесница сына Вани: когда он сажал её, им было примерно одинаково лет, около трёх. Правда, в отличие от сына, она выросла хилой и низкорослой, ей мешала городская среда. «Хотя бы такая, и то ладно», – подумал Кирилл, привычно бросив на неё взгляд. Он сел за стол, посидел немного, дыша влажным воздухом с лёгким привкусом выхлопных газов, и понял, что надо выпить ещё чашку кофе. И что-то действительно нужно решать с выходными. Надо позвонить дочке, вдруг экспромтом что-то придумается?

Маша постоянно жила у бабушки, матери рано умершей жены Кирилла. Получилось это как бы само собой: ухаживать за маленькой, тогда полуторогодовалой девочкой, в отсутствии мамы и вечно занятом работой папе казалось естественной помощью старшего поколения. Однако как-то само собой вышло, что бабушка, оставаясь бабушкой для своей внучки, фактически стала её мамой, Киру отстранили от хлопот воспитания и трудов заботы. Папа видел дочь изредка, по выходным, почти так же, как это бывает с детьми разведённых родителей, с той лишь разницей, что он на своей тёще никогда не женился.

Противнее всего оказалось то подспудное незаметное противодействие, какое бывшая тёща оказывала в борьбе за права на девочку, что теперь, в насаждаемой пропагандой псевдо-противодействии «всего мира» против России, не казалось ему таким уж невозможным. Если сто миллионов взрослых россиян можно элементарно подделанной телевизионной картинкой и сфальсифицированными фактами убедить в мифическом «фашистском» заговоре, что тогда говорить о воздействии взрослого человека на ребёнка. Тем более – педагога с тридцатилетним стажем на маленькую несамостоятельную девочку, совсем недавно перешедшую в третий класс. В итоге Кирилл почти смирился со всем этим.

– Алло, Машечка. Привет, малышка! Давай я за тобой приеду, сходим куда-нибудь. В кино или пообедать поедем, Ваню возьмём с собой, если захочет, – слегка слукавил он. – Ну раз с погодой не повезло и все звери промокли, зачем нам с ними мокнуть?

– Я не хочу, папа.

– Почему? Ты и так у бабушки всегда.

– Ну и что? Мы к Валентине Федоровне пойдём, к ней сегодня Веру привезут, я с ней поиграю. Я её целую неделю не видела.

– А с папой ты не хочешь увидеться?

– Хочу. Потом. Ты завтра приезжай. Бабушка мой любимый пирог испечёт.

– Ладно. Дай трубку бабушке, – попросил он дочь. – Зинаида Матвеевна, я вас столько раз просил! Девочке девять лет, а она уже тридцать пять кило весит, ну какие пироги! Неужели я вам мало денег даю на здоровую пищу? Ей надо правильно питаться, и физкультурой заниматься, в секцию какую-нибудь спортивную ходить. В конце концов, просто по улице бегать – лето на дворе! Для чего вы её откармливаете? Конфеты с пирогами здоровья не добавляют. Сколько раз предлагал на дачу поехать – вы говорите, будто холодно там. Всегда, даже летом!

– Вы, Кирилл, как будто в другом мире живёте! Вы говорите – бегать. Вы смотрели, какая за окном погода? И вообще. Как в наше время можно отпустить девочку гулять на улицу, когда везде одни маньяки! А на даче вашей кроме сквозняков и комаров ничего хорошего нет.

– В который раз вас прошу: бросьте верить всему, рассказывают из ящика. Себя накручиваете, и девочка станет всего на свете бояться. Нет на улице никаких маньяков, выйдите, оглядитесь и присмотритесь внимательно. Пять миллионов простых нормальных людей вокруг. Конечно, один-два идиота в любом, даже идеальном пространстве найдётся, и у нас они где-то ходят, поэтому контролировать нужно, не без этого. Но если ребёнок всю жизнь просидит в квартире – вовсе ничему не научится.

– Вы забыли, что Мария ходит в школу. Всему, чему надо, её научат там, – холодно, как цитатой из формуляра, ответила тёща.

– Вот вечно с вами так, Зинаида Матвеевна! Какая школа научит жизни! И потом, это ведь моя дочь, а не ваша. Что вы её заперли в своей пенсионерской обыденности! Дайте ребёнку возможность другой опыт получить. Я могу её к себе домой забрать, хотя бы на время.

– Я помню, чья она дочь, – холодно парировала тёща. – Ещё я очень хорошо помню маму моей собственной внучки. А вот вы, похоже, забыли. И дома вас не бывает, вечно вы на работе. Что, ребёнок должен в одиночестве страдать? Кто её будет кормить и водить в школу – вы?

– Зря вы так, Зинаида Матвеевна. Мы с вами хоть и не родня, но всё же родственники, причём близкие, ближе только дети. Зачем вы …, – он попытался найти какое-нибудь лёгкое слово, но не смог. – Зачем так больно бьёте, Танечка при чём тут? И в школу летом Маша не ходит.

– Вы тоже, Кирилл, хороши, – немного смягчила тон тёща. – Вот я кручусь одна с внучкой, хотя мне уже не тридцать лет. Помру, как муж мой, что станете делать? Скажете тогда: вот тёща была жива, выручала, а теперь некому.

– Так можно про любого сказать. Хоть про меня.

– Про вас? Да вы молодой ещё какой! Как вы можете понять нас, стариков!