Нил Стивенсон - Интерфейс

– Превосходно, – сказал Огл. – Я только что изобрел новую форму политической риторики: гробовое молчание.

Аарон понял, что это и правда превосходно – сидеть и смотреть на Коззано по телевизору. Он насмотрелся на всякие дебаты. Кандидаты всегда выглядели наскипидаренными участниками соревнований по язвительности. Коззано же демонстрировал твердокаменное достоинство, поднимавшее его над общим уровнем. Он выглядел человеком, глубоко погруженным в основательные размышления, от которых его только что оторвал нервный, дерганый ведущий. И сейчас он собирался столь же основательно ответить ему.

Аарон почувствовал, что готов вскочить и отсалютовать Коззано. Он чувствовал это желание несмотря даже на то, что сидел в десяти футах от Огла и прекрасно понимал, что образ мудреца срежиссирован целиком и полностью.

– Есть некоторые вещи, которыми я не шутить не намерен, – сказал Коззано.

И он снова замолчал, задумавшись. Аудитория не издавала ни звука. Даже в трейлере Огла воцарилась полная тишина. Вся вселенная, казалось, вращалась сейчас вокруг Коззано.

– Среди них – достоинство и самоуважение. Они принадлежат нам по праву рождения. Кое-кто проматывает их. Если такое случается – их уже не вернуть. Один из способов лишиться достоинства и самоуважения – это нытье, жалобы и попрошайничество, – последние слова Коззано произнес с почти осязаемым отвращением. – На мой взгляд, не имеет значения, насколько неровно игровое поле. Я все равно буду играть по правилам.

Теперь Коззано казался по-настоящему разгневанным. Он впервые посмотрел прямо в камеру и ткнул в направлении объектива крепкой ладонью.

– Я никогда не поползу в Японию – и любую другую страну – на коленях, вымаливая милостей, как это сделал Джордж Буш в 1992. Я лучше умру.

Коззано откинулся в кресле, не отрывая глаз от камеры, и через несколько секунд отвернулся.

Око Ки сияло ослепительно: Америку захлестнули могучие, противоречивые эмоции.

В студии возникла пауза, а затем замешательство. Коззано использовал только малую часть отведенного ему времени. Доктор Лоуренс не знал, что ему делать. Операторы неуверенно переключали камеры с губернатора Коззано на Лоуренса и обратно.

– У вас еще тридцать секунд, – сказал доктор Лоуренс. – Вы не хотели бы развить свою мысль?

– А что тут развивать? – спросил Коззано.

Смену планов с Лоуренса на Коззано теперь сопровождал явный цветовой паттерн. Люди в большинстве своем утверждались во мнении, что доктор Лоуренс – придурок.

– Это было круто, – сказал Огл. Голос его звучал не вполне уверенно. Он ухватил джойстик «ПОПУЛИСТ – ЭЛИТИСТ» и слегка качнул его к «популисту». – Настоящий мужик! Аарон, есть у нас уборщик, в прошлом металлург?

– Есть, – сказал Аарон, выбирая соответствующий пункт. Появился график, отображающий реакцию именно этого члена СОР-100 на речь Коззано.

Сплошь скачки настроения. Чувства уборщика оказались уязвлены, однако в негатив не скатывались. Ближе к концу речи Коззано эмоциональное состояние бывшего металлурга внезапно скакнуло вверх.

– Хм. Интересно, – сказал Огл. – Апелляции к гордости, по-видимому, работают. Однако это не старомодный джингоизм. Здесь речь о личной, индивидуальной гордости. Базовые ценности.

В телевизоре доктор Хантер П. Лоуренс разъяснял, что кандидатам не следует оспаривать утверждения друг друга.

На экране возник Маклейн, имевший слегка ошарашенный, нервозный вид, глаза его бегали, будто он хотел посмотреть Коззано в глаза, но никак не мог решиться.

– Что ж, мне кажется, что, эээ... лучшей гарантией обретения достоинства и самоуважения является надежная работа. Все остальное вытекает из ее наличия. Будучи президентом, я стану придерживаться политики стимулирования свободного предпринимательства и увеличения числа рабочих мест. В конце концов, трудно испытывать самоуважение, сидя на пособии.

На слове «пособие» Око Ки порозовело.

– Какой дешевый выпад, – пробормотал Огл.

– Насмехаться над концепцией неровного игрового поля несложно, если ты родился в состоятельной семье и тебе не довелось страдать от массовых увольнений, вроде тех, что постигли автомобильную индустрию, – продолжал Маклейн. – Но для жителей Детройта...

Несколько зеленых вспышек озарили Око Ки, сигнализираю о том, что кое-кто испытал удовольствие от личной атаки на Коззано, предпринятой Маклейном. Но большинству она не понравилась. Совершенно не понравилась.

Коззано чуть повернулся в сторону Маклейна. У него был вид одинокого великого человека, неведомо как оказавшегося в этой студии, погруженного в мысли о действительно важных вещах – и который вынужден отвлечься, чтобы приструнить заигравшегося щенка, намочившего коврик.

– Моя семья состоялась потому, что мы любили друг другу и тяжко трудились, – сказал Коззано. – И могу заверить вас, Тип, что если вы пытаетесь снискать симпатии американской публики, топча имя моей семьи, то я заставлю вас пожалеть об этом на самых разных уровнях. Когда кто-то принимается острить на тему моей семьи, моя первая реакции – пригласить его выйти. И я не исключаю, что могу проделать это здесь и сейчас.

Огл взмыл над креслом и завизжал:

– ПОКАЖИТЕ ТИПА! ПОКАЖИТЕ ТИПА! ПОКАЖИТЕ ТИПА!

Аарон едва мог разглядеть хоть что-то; Око Ки излучало ослепительное сияние, как параболическая антенна, направленная прямо на солнце. Но изображение на большом экране в центре изменилось, на нем возник Тип: рот полуоткрыт, брови где-то на полпути к линии волос, а глаза нервно мечутся из стороны в сторону. Око Ки засияло синим (люди, возненавидевшие Типа Маклейна три секунды назад) с несколькими вкраплениями яростного красного (люди, желающие, чтобы Коззано врезал Маклейну немедленно).

– Нокдаун и нокаут, – сказал Огл. – Тип выбыл из гонки. И просто на всякий случай, он толкнул джойстик «МЯГКОСТЬ – ВОИНСТВЕННОСТЬ» к полюсу «МЯГКОСТЬ». Затем он сдвинул переключатель «МАТЕРИАЛИЗМ – ДУХОВНОСТЬ» почти до упора к «ДУХОВНОСТИ».

Колесики, вращающиеся в голове Маклейна, можно было разглядеть невооруженным взглядом. Выражение изумление постепенно сменилось наигранным бесстрастием, затем спокойствием и, наконец, холодной решимостью.

– Такое разрешение спора мне не в новинку, – сказал Маклейн.

– Ох, – сказал Огл.

– Но среди вещей, которым должен научиться президент, есть умение отделять личные чувства от проблем нации, и...

Цвета начали меняться по всему Оку.

– Спасательная операция! – сказал Огл, обрушивая кулак на одну из кнопок на подлокотнике.

– ... что же касается проблем автомобилестроения, – продолжил Коззано, невозмутимо спихнув Маклейна на обочину, как будто тот и не открывал рта, – то заявлять, что сперва работа, а затем высокая самооценка – попросту глупо. Это демонстрация непонимания человеческой природы. Достоинство нельзя измерить зарплатной ведомостью. Студенческая отсрочка позволила вам избежать Вьетнама, Тип, и поэтому вы никогда не видели того, что видел я: скрюченных крестьян с рисовых чек, не заработавших за свою жизнь ни дайма, в фаланге мизинца которых было больше достоинства, чем во всех высокооплачиваемых адвокатах и президентах компаний, которых я могу припомнить. Все наоборот: если у вас есть достоинство, если вы уважаете себя, вы найдете работу. Мне все равно, насколько плохо все в экономике. Когда мой прадед приехал в эту часть страны, здесь вообще не было никакой работы. Поэтому он сам ее себе придумал. Он был в Америке всего несколько недель, но за это время успел стать американцем до мозга костей. Он поверил в то, что способен сам строить свою жизнь. Что он может сам выбирать свое предназначение.