Нил Стивенсон - Интерфейс

– Ценности?

– Ценности. У меня они есть. У вас они есть. У Эрла Стронга их нет. Это значит, что мы с вами на одной стороне. Нам с вами надо держаться друг друга.

– И это значит, что вы должны дать мне работу?

– Я уже даже придумал – какую. Заняло несколько минут, но я придумал. В моем денверском офисе нужен представитель по вопросам здравоохранения и социальной политики. Мы можем начать в понедельник. Вы будете валиться с копыт и получать сорок пять тысяч плюс полная медицинская страховка. Интересно?

– Что я могу сказать? – и в самом деле, что она могла сказать? – Конечно. Беру. Что я должна делать?

– Отвечать на гневные звонки паразитов, которые желают знать, что произошло с их соцобеспечением.

– Окей. С этим я справлюсь.

– Договорились, – сказал сенатор и наконец отпустил ее руку.

– Один вопрос.

– Да?

– Вы хотите, чтобы я посылала этих людей или на самом деле помогала им? Потому что когда меня станут спрашивать, что с их соцобеспечением, я скорее всего постараюсь это выяснить.

– Никто из них не ходит на выборы, – сказал сенатор, – так что по мне вы совершенно спокойно можете слать их ко всем чертям. А вообще разбирайтесь с ними как вам заблагорассудится.

Автобус неторопливо катил через Коммерс Сити и северный Денвер – чердак Запада: десятки квадратных миль складов, стопки пустых грузовых поддонов, на которые ушли целые леса, кварталы автопарков. Элеанор видела этот пейзаж столько раз, что потеряла счет, но сейчас, сидя в автобусе в своем единственном приличном платье, по пути на работу – на работу! – смотрела на все под каким-то другим углом и чувствуя себя королевой, озирающей владения.

Небо в зените было цвета сапфира, но к горизонту выцветало до желтовато-коричневого оттенка, как будто пригорало с краев. Элеанор не знала, было ли виной тому промышленное загрязнение или пыль прерий, но вид неизменно нагонял на нее уныние. Она устала от бескрайности окружающего мира и жаждала отгородиться от него.

Центр Денвера эту жажду утолял. Он плотная застройка, ограничивающая обзор и не позволяющей разглядеть, насколько загрязнен воздух, создавала локальное ощущение чистоты. Элеанор провела некоторое время в ожидании следующего автобуса и любовалась видом. Для того, кто привык к песчаным пустошам вокруг арсенала, самые незначительные детали – свежепокрашенный почтовый ящик ГОСПОД на углу, молодая женщина в белых чулках, «Вольво» с покрытым каплями воды ветровым стеклом, только что из мойки – выглядели невероятно чистыми и свежими, как картинки из рекламы «Кодак» или «Полароид».

Это был мир, который очень многие никогда в своей жизни не покидали. Мир, в котором и сама Элеанор жила многие годы, но сейчас он казался ей чужой планетой, за поверхность которой она едва-едва уцепилась.

Трехполосная Пенсильвания-стрит проходила за капитолием штата с севера на юг. Когда-то – во времена бурной юности Денвера – она считалась модной улицей, и бароны возводили на ней свои поместья – это не просто дома, но излучатели политического и общественного влияния. Архитектурные стили блистали разнообразием на грани эксцентричности, включая, например, огромные викторианские дома, классические плантаторские имения, изобилующие арками и башенками сооружения в романском стиле и одно особенно большое и причудливое здание из красного песчаника, сильно напоминающее форт Аламо.

Для сенатора Калеба Рузвельта Маршалла оно служило домашним офисом, и он называл его именно «Аламо» – шутка не слишком популярная среди американцев мексиканского происхождения, но сенатора их мнение, разумеется, совершенно не интересовало.

Как и в любом другом большом старом здании, кабинеты в нем были всякие – как хорошие, так и плохие. Кабинет, предоставленный Элеанор Ричмонд, был исключительно неудобен, но она даже не замечала этого, пока не проработала в нем какое-то время. Явившись сюда в первый раз в качестве представителя по вопросам здравоохранения и социальной политики, она думала только о самой работе. Очень хорошей работе, если уж на то пошло.

На ней было платье, в котором ходила на собеседования. Она сама не знала, почему его надела. В нем она несколько последних лет ходила на собеседования – безо всякого успеха. На собеседовании с сенатором Маршаллом она была в фуфайке университета Таусон и армейских брюках. Однако это было единственное платье, к которому она относилась по-настоящему бережно. Ей почему-то казалось, что покуда у нее есть это чистое, приличное платье, она не превратится в настоящую бомжиху. Теперь она пришла в нем на работу. Начав получать зарплату, она вернется в «Бульвар Молл» уже как платежеспособная покупательница и перепашет «Нордстром», как генерал Шерман – батальоны южан.

Первой репликой, обращенной к ней на новом месте, было звукоподражание: фуп-фуп-фуп.

Она прошла по коридору в своем платье для собеседований, с коробкой с фотографиями и другими личными вещами, заглядывая в каждую дверь в попытке отыскать свою собственную. Наконец она нашла ее и переступила порог, оказавшись в маленьком помещении без окон (позже она узнала, что раньше здесь располагалась гардеробная железнодорожной баронессы). Она едва успела поставить коробку на истертую поверхность письменного стола, как раздался описанный выше звук. Она повернулась кругом. В дверях комнаты стоял какой-то мужчина. Он ей не понравился.

Ему было от двадцати пяти до тридцати – а может, и больше, просто он молодо выглядел. Он носил полосатый костюм и ковбойские сапоги. Расческа оставила отчетливые параллельные борозды в его обильно напомаженных волосах, напоминающие следы убегающих динозавров в свежей вулканической грязи. У него были блестящие серые глаза и озорной изгиб бровей, и он мог бы показаться весельчаком, если бы сменил костюм и помаду на, скажем, шорты и длинную гриву бродяги. А так он выглядел совершенно ненатурально.

Прислонившись к косяку, он крутил указательным пальцем в воздухе и производил этот самый звук: фуп-фуп-фуп.

– Прошу прощения? – сказала она.

– Следовало бы установить здесь вращающиеся двери, – сказал он. – У меня каждую неделю новый сосед... Привет, – продолжал он, оборвав себя на полуфразе, как ведущий развлекательного шоу, и перевел ладонь в в горизонтальное положения, выставив ее в сторону Элеанор, – Шэд Харпер. А вы, должно быть, Элеанор.

Элеанор переместилась на полшага вперед и попыталась пожать ему руку. Он нырнул к ней, быстро ухватил ее за самые кончики пальцев, сильно сжал их и несколько секунд разминал.

– Элеанор Ричмонд, – сказала она, но Харпер, как она и предполагала, не уловил намека.