Нил Стивенсон - Интерфейс

«МАМОЧКА ДОЛЖНА БЕЖАТЬ, БЬЯНКА!»

голосили газетные киоски на следующее утро, подкрепляя заголовок фотографией заплаканной Анны которая говорила «прощай» своей дочери, запертой в гигантской герметичной камере. Фотографу повезло оказаться в комнате в момент звонка Пилар, и он запечатлел ритуал расставния.

Все это не слишком украшало образ Властей Предержащих. Именно поэтому социальные работники из службы Здравоохранения начали проявлять к Бьянке повышенный интерес, а суд постановил считать штат Колорадо законным защитником прав Бьянки. Суть принятого судом решения заключалась в утверждении, что Карлос и Анна Рамирес, возившие детей в кузове, заполненном смертельными газами и убившие троих из них, ясно продемонстрировали неспособность к выполнению родительских обязанностей и должны быть лишены соответствующих прав на Бьянку. Окружной прокурор сообщил публике, что его администрация изучает возможность выдвижения обвинений против Рамиресов и что сам он только крайним напряжением воли удерживается от выдачи ордера на их арест. Конечно, очень хорошо, что общественные службы распространяют по телевидению обращения к гражданам, убеждая не возить детей в кузовах пикапов, но по-настоящему положить конец этой практике может только наказание прямых виновников. Поэтому на среду выпал заголовок

«ШТАТ: БЬЯНКА НАША!»

Однако вся эта юридическая суета заслоняла интересную медицинскую коллизию. Когда Бьянку поместили в гипербарическую камеру, она находилась в коме и ни на что не реагировала. Но на фото, иллюстрирующем статью «БЬЯНКА НАША», был изображен социальный работник, стоящий у забранного толстенным стеклом окошка камеры и машущий рукой невидимой Бьянке, находящейся внутри. Нет никакого смысла махать руками и улыбаться овощу. Казалось, Бьянка волшебным образом поправилась. Она была еще далека от нормального состояния, однако находилась в сознании, воспринимала внешний мир, реагировала на обращенные к ней речи и могла пробормотать несколько слов в ответ.

Этот поворот предоставил новому пиар-директору медицинского центра «Арапахо Хайлендс» необходимые для атаки на прессу средства. Его предшественника и бывшего босса наладили на свободу пинком под задницу в тот момент, когда номер с «ПУСТЬ ОНА УМРЕТ!» оказался на прилавках. Новый директор потратил первые несколько дней на то, чтобы нащупать под ногами почву. Среду он встретил в полной боевой готовности. Он отвел избранных журналистов к иллюминатору барокамеры, чтобы они сфотографировали и засняли Бьянку на видео; та поприветствовала их жестами и улыбкой. Поскольку всего несколько дней назад ее состояние квалифицировалось как вегетативное, эта улыбка определенно должна была оказать на широкую общественность весьма электризующий эффект.

За фотосессией последовала пресс-конференция, на которой каждый из врачей, медсестер, терапевтов и назначенных судом охранников Бьянки подходил к микрофону, чтобы издать несколько радостных звуков, выражающих восхищение боевитой натурой Бьянки и подчеркивающих чудесность ее выздоровления. Некоторые циничные журналисты попытались отравить атмосферу, задавая каверзные вопросы, например: знает ли Бьянка, что иммиграционная служба пытается депортировать ее родителей? – однако новый пиар-директор всю конференцию простоял рядом с микрофоном, пресекая беседу всякий раз, когда она рисковала привести к очередному «ПУСТЬ ОНА УМРЕТ!» с помощью невнятных отсылок к приватности личной жизни пациентов и тут же передавая слово не столь критично настроенным репортерам. В конце концов у него сформировалось мнение, что лысые, пожилые представители печатных изданий с желтыми от никотина ногтями особенно опасны, в то время как с очаровательными двадцатипятилетними тележурналистами, приехавшими в клинику с плюшевыми кроликами для Бьянки, вполне можно работать. Итак, в четверг газета вышла с заголовком

«БЬЯНКА: ЧУДО-ДЕВОЧКА!»

и фотографией, с которой она улыбалась щербатой улыбкой сквозь иллюминатор, прижимая к груди кролика.

Любой, кто потрудился прочитать всю статью о Бьянке от начала и до конца, обнаруживал, что курс лечения в камере практически завершился и медицинский центр «Арапахо Хайлендс» собирается выписать ее назавтра, в пятницу.

Это означало, что с момента публикации «ЧУДО-ДЕВОЧКИ» утром в четверг все участники дела Рамиресов – в Денвере, на ранчо «Лейзи Зет» и в Вашингтоне, округ Колумбия, начали готовиться к эндшпилю.

Большая часть пятницы уйдет на решение логистических задач: своевременная доставка всех игроков в клинику и налаживание связи. Поэтому четверг был последним днем, когда оставалась возможность сделать ход. Рей дель Валле сделал его первым, организовав пресс-конференцию на «конспиративной квартире» где-то в окрестностях Денвера, выставив Карлоса и Анну Рамирес перед Судом Общественности, чтобы они могли защититься от обвинений в нелегальной иммиграции и недолжном выполнении родительских обязанностей.

Первая часть была особенно затруднительна, поскольку они действительно являлись нелегальными иммигрантами. Но не было в Америке проблемы, сколь угодно простой поначалу, которую нельзя было бы замылить до состояния полнейшей неясности с помощью талантливого адвоката. Рамиресы как раз обзавелись таким: всенародно известным адвокатом-бунтарем из Сан-Франциско, которой любил работать pro bono в присутствии большого количества телекамер; он настаивал, что за очень небольшое время сумеет обеспечить этих людей гринкартами.

Другое дело – родительские обязанности. В своем кругу Рамиресов считали очень хорошими родителями. Карлос был трезвенником, проводившим каждую свободную минуту с детьми, а Анна – домашней святой. Рей привел на конспиративную квартиру достаточное количество свидетелей и сам сказал пару слов.

Роль Элеанор Ричмонд в эндшпиле носила совершенно иной характер. Она проникла в кабинет своего юного коллеги Шэда Харпера и подвергла его разорению. За это ее запросто могли уволить и даже, возможно, посадить в тюрьму. Она прекрасно это осознавала и заранее напечатала заявление об увольнении на имя сенатора Маршалла. Она проработала на этой должности ровно один месяц и получила ровно одну зарплату.

Поступать так, как она поступила, было с ее стороны полнейшим безумием. Поиск фрагментов информации, которые можно накапливать, чтобы впоследствии использовать с расчетом – это куда ни шло. Но она намеревалась выкопать нечто очень грязное, что можно было тут же вытащить на свет божий и скормить прессе. Элеанор Ричмонд совершенно озверела. Она полностью утратила самоконтроль.

Он отключился где-то в выходные. Осознание того, что Сэм Уайатт, ведущий сторонник ее босса, запустил всю эту цепь событий, было скверным само по себе. Пару дней она провела в сомнениях – в основном из-за иезуитских маневров Рея с игрушками. Когда агенты иммиграционной службы явились за Карлосом и Анной, она испытала раздражение. Но когда штат попытался отобрать Бьянку у родителей, Элеанор Ричмонд взбесилась. Это было нечестно. Лучше она снова станет бичевкой, чем примет участие в заговоре, направленном на разрушение семьи.