Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

Дьяк потеплел, махнул весело бородой в ту сторону и произнес:

— Вон, видишь, школу строим.

— А строители где?

— А вон в будке оператор сидит.

Прореха кончилась, снова пошли коттеджи. Даута подумал, что роботы, пожалуй, всюду могут человека заменить. Но на войне он их не встречал.

— Странно, — сказал он. — Почему на войне роботов редко используют?

— А куда девать тех, кто способен с голоду за оружие схватиться? Они же бардак тут могут устроить. Их копейкой и приманивают на войнушку. Сама-то жизнь ничего не стоит, особенно у горячих голов. Там, в армии, горячие головы и остывают. Зачем роботы там?!

— Н-да… — заключил Даута. — Здорово у вас тут. Необычно… Ирбочка.

— Поехали, экскурсию устрою? — оживленно предложил Евстроп.

— Поехали, — легко согласился Даута.

На работе у Дауты некоторые коллеги с ума сходили по этим автономкам: «У них там — и вот так, у них там — и вот эдак, да уровень жизни какой! да работать не надо…» Но одно дело, слушать вполуха восторженные рассказы, и совсем другое — видеть своими глазами. Действительно очаровывает. Порядок, чистота, детский сад в виде теремка, спорткомплекс с бассейном и стадионом — это само собой, это уже ожидаешь увидеть. И уже не очень удивляешься, проезжая «пэвэпэшку» — пункт бесплатной выдачи продуктов. Автоматические уборщики на улице почти как родные, — столько раз про них слышал. Хотя, конечно, чего скрывать, очаровывает. Но вот — не на картинке, не в интернете, а прямо перед тобой стоит здание, можно даже внутрь зайти, в котором бактерии производят пищевые компоненты. Те самые бактерии, которые восхищали Вовку в детстве! Еще оказалось, что в Ирбочке есть своя собственная лаборатория, где выводят новые бактерии, с новыми свойствами — и себе, и на продажу. И там люди работают не за деньги, а для души. Нравится им, видите ли, возиться с пробирками и в микроскопы глядеть, — построили себе лабораторию. Вот так, просто взяли и построили.

— Откуда у вас деньги на все на это?! — не скрывая удивления, спросил Даута.

Есвтроп неожиданно, не доезжая несколько домов до храма, завернул к коттеджу и остановился у гаража.

— Приехали, — дьяк улыбался. — Не очень уж и великие деньги. Дело в людях.

Даута, находясь под впечатлением, ошеломленно осмотрелся. Всё? Приехали? Будто вдруг на середине замолкла красивая мелодия.

— Я думал, мы в храм, — ответил он и принялся на ватных ногах выбираться из Нивы.

Ящик выгрузили в гараж. Пока тащили, Дауте казалось, что он стал легче. Физическую тяжесть уравновешивала тяжелая думка: «Вот, живут люди, что-то делают». Пока возились, Даута насупленно бичевал себя мыслью, что в последнее время занимался глупостями, что в своей жизни давно уже надо что-то менять.

Евстроп позвал в дом, познакомиться с Отцом Тритием.

— С кем?! — Дауте показалось, что он ослышался. — С Тритием?

— Пойдем, чаем угощу, — сказал со смехом Евстроп. — На обратную дорожку.

В доме, в прихожей, с ними поздоровался ласковый седой старичок, в обычной домашней одежде и с очень острым взглядом. Показалось, что взгляд этот проткнул Дауту словно огромный шприц и впрыснул что-то теплое, а может наоборот, что-то холодное вытянул из Дауты. Необычное ощущение: всего лишь посмотрел человек, а у тебя душа ёкнула, что-то прибавилось, что-то убавилось.

— Игумен Тритий, — величаво представился старичок.

— Владимир, — оробело ответил Даута, и подумал, что «игумен Тритий» — звучит по-египетски, что жил там в Египте когда-то Аменхотеп Четвертый и что до сих пор стоят в Египте огромные каменные пирамиды.

Разуваясь, Евстроп сообщил, что они ненадолго, только чаю испить. В ответ игумен развел руками и пригласил пройти в столовую.

— Чайник-то уж закипает, — по-доброму тепло сказал Тритий, идя по коридорчику первым.

За чаепитием разговорились. Тритий выспросил у Дауты, что у того на душе. Тот второй раз за день, хмуро поглядывая на невозмутимого Евстропа, признался, что хочет подарить людям бессмертие. Старичок помолчал немного, потом покачал головой, как бы соглашаясь, и вынес вердикт:

— Да, тяжела ноша. Если будешь носить ее, то навсегда один останешься. Для всех, Владимир, ты будешь чужой. Дать бессмертие — говоришь? Нет, это не дар. Ты хочешь не подарить, ты хочешь забрать у людей, забрать смерть. Вся человеческая культура стоит на смерти. Не нужен твой «дар» культуре.

— Но ведь люди хотят жить, а не умирать.

— Да, хотят. Ты представь на секунду, что человеческая культура — это деревянная палка: на одном ее конце написано «жизнь», а на другом «смерть». И ты хочешь у культуры отломать «смерть»? Какая же станет культура тогда? Покороче станет, но всё равно с двумя концами. Смерть культуре нужна.

— Зачем? — выдохнул в волнении Даута.

— Смерть антагонист жизни. Как слепой не знает радуги, так бессмертный не ведает жизни. Если нет смерти, то нет и жизни. Жизнь теряет смысл — ее не с чем сравнить. Ровный свет без теней.

— Извините, нет, — сказал Даута, поставил чай, откинулся на спинку, скрестив руки на груди и начал себя успокаивать ровным дыханием. Думал, что-нибудь интересное скажут. Все эти философии с палками и слепыми радугами ему неинтересны. Договориться можно до чего угодно.

Отец Тритий отхлебнул чаю и вздохнул.

— Потянешь за смысл — тут же тебе и чувства, а чувства заденешь — и смысл появляется. Чувства со смыслом связаны — это одно и то же: две стороны одной медали. Видишь, как тебя волнует бессмертие. И так всюду, так человек устроен: познает он мир через чувства и так осмысливает. Перестанет человек умирать, смерть перестанет чувствовать, и смысл пропадет — не понять ему станет, что за смерть такая, жизнь сравнить не с чем.

Даута поглядел недоверчиво и зло — кажется, ему есть, что ответить этому старикашке. И он ответил:

— Нет, человек не всегда чувства испытывает. Рациональное мышление обходится без чувств. В абстракциях человек смысл находит, но при этом ничего не ощущает. Не связаны чувства и смысл. Вот математика, например: смысл есть, чувств нет.

При упоминании математики, Отец Тритий медленно набрал воздуха в грудь, так же медленно выдохнул и зажмурился, что даже выступили слезы.

— Знаешь, Владимир, один японский математик, когда не смог доказать теорему Ферма, вскрыл себе живот ножом. Думаешь, это было без чувств?

Такой поворот разговора немного озадачил Дауту.

— Может он с ума сошел, — предположил он уже без напора.

— Сошел, наверное, — согласился Отец Тритий. — А может, не мог по-другому — темперамент не позволял. Математики очень хорошо чувствуют свои абстракции. Гладкость функции, острые углы треугольника, нежную, легкую гармонию доказательства, гудящую как поземный вулкан, силу определения.