Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

«Евстропий», — подумал Даута, но смешок удержал, лишь кивнул.

Листья с деревьев уже облетели, укутав землю желтым ковром с бордовыми крапинами, особенно сочным в лучах света, ярких, но холодных. Голые ветви напрасно тянулись за теплом к остывшему солнцу. На желтом фоне лесной земли среди черных стволов выделялись зеленые пятна елок. Всё выглядело неподвижным и хрустким.

— Почему Вы решили, что у меня есть свободное время?

Евстроп глянул на Дауту и улыбнулся.

— Так черный весь. У черных всегда время есть. Не знают, что с ним делать, — ответил он. — Давай на «ты»?

— Давай, — согласился Даута и посмотрел на руки. Нормальные белые руки. — Где я черный?!

— Внутри, — ответил Евстроп, продолжая ожесточенно крутить руль и смешно выставлять вперед бороду, вытягивая шею. — Мне тебя Бог послал, Вова.

— Зачем? Для коллекции?

— Не знаю пока. Но вот видишь — вместе едем, говорим. Значит так надо.

У Дауты имелась другая версия, почему он едет вместе с этим божественным прохиндеем. Версия отличалась тем, что не опиралась на сверхъестественное. Но надо признать, Евстроп не вызывал никакого раздражения. Его простота скорее умиляла. Тем более, он не просил ничего запредельного: час времени на «покататься» и перенести ящик — это даже приятно.

— А что с пальцем? Я не понял, к чему ты его показал, — спросил Даута, подогреваемый профессиональным интересом.

— А, — отозвался Евстроп. — Мне выше дьякона чин не положен. Увечье.

— Ясно теперь, — произнес Даута. — Сунул не туда? Палец-то?

— Точно ты сказал. Не туда, — ответил дьяк. — В плену побывал.

Вот так дьяк! В плену обычно указательные пальцы отрезали, если ты снайпер. Перед тем как расстрелять. Снайперов не любили, из плена не отпускали, всегда убивали. С того света вернулся Евстропий.

— Снайпер?

— Бывший, — ответил Евстроп. Машина справилась с лесной дорогой и выкатила из лесу на ровную, асфальтированную трассу. С одной стороны к трассе подступал лес, с другой стороны раскинулось светлое убранное поле.

— Меня бабулька в храме тоже черным назвала, — сказал Даута. — Вы сговорились, чтоб меня к исповеди подготовить что ли?

Евстроп цепко глянул на Дауту и вновь обратился к дороге. Впереди на трассе показалась пробка, которая двигалась со скоростью пешехода.

— Звала на исповедь?

— Ну.

— Рано тебе ещё исповедаться.

Пробка на дороге встала. Даута выразил озабоченность по этому поводу, но Евстроп его успокоил, сказал, что трассу ремонтируют, половину дороги перекрыли, пускают по очереди, сейчас подождем немного и поедем. Даута подумал и спросил:

— Что это за чернота такая внутренняя? Как вы ее видите? У вас у всех третий глаз что ли?

— Обычных глаз хватает, — ответил Евстроп. — Душа черная, больная. От этого человек мается, дергается. То замрет, то встрепенется. Нет одного стиля в движениях. Разлад этот хорошо видно.

— А исповедь, значит, душу очищает?

— Очищает покаяние. Исповедь есть свидетельство очищения.

Жиденький частокол деревьев справа начала действовать угнетающе, как бы нависая и подпирая внимание Дауты. Это что-то вроде забора, который раньше в суете не ощущался, а теперь, когда машина остановилась, вдруг этот забор проявился. Казалось, что деревья растут редко и взгляду сквозь них легко можно пробраться по желтому ковру листьев, но взгляд увязал в зазорах между стволами, между ветками, и в конце концов, пробираясь все дальше в глубину леса, взгляд уставал, терял силы и натыкался на серую стену. Ужасно захотелось перемахнуть своим взглядом через этот лес, пронзить его или разметать. Но лес осязаемо деревянный, прочно вросший корнями, фактический лес. Он стоял стеной справа от трассы и не пускал, нависая над Даутой, сдавливая и мучая.

— Мне не в чем каяться, — сказал Даута.

— А чего же ты тогда дергаешься, Вова? — диакон повернул свою пышную седую бороду в сторону Дауты и посмотрел с теплой грустью. — Нет, что-то душу тебе прищемило.

Даута опять вспомнил капитана, как тот советовал разговаривать с людьми, как после разговора тогда стало легче.

Убранное поле с левой стороны простерлось до горизонта. Над светло-желтым, почти белым, выцветшим полем, далеко в высоте натянуто голубое небо. А между верхом и низом огромный простор, такой, что кажется, если пустишь его в себя, если начнешь его вдыхать, то он никогда не закончится. Если захочешь его весь истоптать-избегать, то не выйдет, а если у тебя крылья, то излетать не получится. От поля веяло надеждой, свободой, кристальной ясностью и покоем. Поля много, его хватило бы на «всегда» и на «всё». Даута окончательно отвернулся от леса и уставился в поле. По трассе перестали ехать встречные машины. Скоро после этого пробка пришла в движение, разгоняясь.

— Бессмертие я хочу найти. Но не знаю как, — открылся Даута и тяжко вздохнул. — И людям оно не надо.

Машина разогналась до нормальной скорости. Евстроп спокойно рулил, следя за дорогой, и в ответ на слова Дауты только тихо сказал:

— Гильгамеш.

— Что? — спросил Даута.

— Есть легенда древних шумеров. Там герой Гильгамеш отправился на поиски бессмертия.

— Нашел? — спросил Даута оживившись. Тема интересная, хоть и сказка.

— Нашел он одного полубога, тот назначил испытание — не спать неделю. Сон ведь со смертью рядом. Гильгамеш выдержал и получил цветок бессмертия. После, чтоб освежиться и не заснуть, нырнул он в колодец. В это время Змей украл цветок и съел.

— Змей съел, говоришь? Что-то мне это напоминает.

— Да, есть сходство с Библией. Тоже Змей.

— Значит, Библию с этих шумерских сказок списали? Я слышал, что ее переписывали постоянно. Куски текста выкидывали.

— Нет, Вова. Библия — это священный текст. Ниоткуда ее не списывали и никаких кусков из нее не выкидывали. Это сейчас безбожники гадость творят со Священным Писанием, кривят всё. Под гомосексуалистов Библию адаптируют. А в давние времена лишь один раз было такое, когда все пророчества о Сыне Божьем стерли. Кумранские рукописи то обличают. Но тех наказал Господь, и этих накажет.

Машина свернула с трассы опять в лес, покатила по черному, свежему асфальту. Лиственные деревья сменились густым черно-зеленым ельником. Земля покрыта сухой хвоей. Под ёлками не растет даже трава, и казалось, что она не растет из-за белой хвои, что иголки ядовиты. Стало темно и неуютно. Дауте даже померещилось, что водитель Евстроп — сказочный боевой гном.

— А что дальше с Гильгмаешем случилось? — спросил Даута, переживая морок, ожидая чего угодно, даже, что Евстроп сейчас ответит на каком-нибудь гномьем языке, или за что-нибудь вдруг осерчает на чужака-человека и достанет секиру из-под сиденья. Но Евстроп оставался нормальным. Его голос развеял чары.