Виктор Антоненко - Охота на бога

«И кто всё это придумал? — терялась в мыслях неистовая хранительница сурогинского очага. — Обретаемся, как мыши в подполье. Ну — млешники. Люди как люди. Живут, хлеб жуют. Это по-нашему душа только у них, а по мирскому-то… у всех…»

После не продолжительной паузы Калина, удручённо вздохнув, рассудительно договорила:

— Ты, Тимоша, вдругорядь, ежели прикрикну, не серчай на меня. Это я дочку жалею. Какая умница да разумница была — сердцу радость. А ноне… Вся душенька изболелась по горемычной.

— Ничто, — охотно замирился Тимофей. — Вот остатних доберём, и Царствие Небесное, как обещано.

Из тайных проповедей местного батюшки ему было известно, что масоны руководили валгаями, те своими ведунами, и во главе всего стоял один могущественный валгайский ведун — апостол первопрестольный, ловец человеков. Наслышан был и о кинирийских ведунах: живут сами по себе; млешников от простых людей отличают по вкусу крови; что, собственно, и породило всевозможные небылицы о вампирах и вурдалаках. Кинирийцы же, вроде Антония, у своих ведунов в услужении.

Тем временем, один блин развалился: отдельные его части, налившись непонятно откуда взявшимся соком, подобно толстым чёрным волосатым гусеницам, извиваясь, бесшумно расползались по полу.

— Ну, всё не славу богу, — Тимофей сгрёб мохнатых «личинок» в кучку и переложил в сумку. — Горячие! Как бы дно не прожгли.

— Да вон она, — Калина вяло махнула рукой в сторону телевизора, — под ножку закатилась.

Тимофей достал из-под тумбочки витую ручку зонта, извлёк из неё стеклянный пузырёк, доверху набитый крупинками дымчато-синих кристалликов, и посыпал ими грибы: «червячки» затихли.

С балкона донеслось шуршание.

— Очухались, их благородие, — Тимофей немного расслабился. — Поди, глянь. Как он там?

Крякнув, Калина тяжело поднялась с дивана и прошла на балкон:

— Опять башка лопнула. Принеси чего-нито обернуть.

Тимофей, ровно на похоронах, стараясь сохранять неизменно строгое выражение лица, заботливо расправил на полу содранную Антонием занавеску.

Калина бережно, как ребёночка, перенесла подрагивающее тельце валгайского ведуна в комнату.

— Который уже раз-то? — в голосе Тимофея слышалась боязливая озабоченность.

В последнее время с ведуном действительно творилось что-то необъяснимое: в прошлом году кости на затылке разошлись, — так он головой в землю закопался; думали — помер; сволокли в подвал и оставили, а он как в воду канул. На следующий день объявился, — как ни в чём ни бывало.

Через пару месяцев та же напасть: только уже лоб треснул, а из раны газ с шипением вышел вонючий; снесли в подвал; к утру снова куда-то подевался; к вечеру воротился — тот и не тот; на руках и ногах вместо пяти — по шесть пальцев.

С той поры Сурогины и заподозрили неладное. Прежнее елейное благоговение, смешанное с тайным идолопоклонническим страхом перед непостижимым созданием, казавшимся им ранее бессмертным, — рассеялось как дым.

Калина тяжело опустилась на колени и настороженно всмотрелась в омертвевшее лицо ведуна:

— Как ты думаешь, он нас слышит?

В квартиру торопко вошёл надсадно дышащий Прохор:

— Чего расселись?! Не на печи.

— Не шуми, Проша, — прошептала Калина. — Ведун опять лопнул. Догнал ирода?

— Аа-а! — в сердцах рубанул пятернёй воздух Прохор. — Ушёл. С балкона его скинул.

— Вот, душегуб, — прошепелявил Тимофей.

— Батюшки, отец небесный, — сокрушённо покачала головой Калина.

— Он, супостат, уговор порушил, — сквозь зубы пророкотал Прохор и, недобро поведя глазом в сторону ведуна, с угрызением добавил, обращаясь к Калине: — Ты уж не держи на меня зла, Калинушка, за прошлое. Таиться мне надо было. Случись, как батюшка Аникий прознал бы — беда! По нонешним злополучным временам без общины не выжить.

— Да я что, Прошенька? — слабо проронила Калина, выцарапав из памяти давнюю обиду. — Я вон какая, поперёк себя толще. Что мне сделается-то?

— Какой уговор? — деланно удивился Тимофей, смекнув, что боле у Прохора с Антонием ничего нет.

Прохор набычился, поднял с пола зонт, покрутил в руках и рассеяно огляделся:

— Ты, Тимоха, даже если и поумнеешь когда, а всё одно так дураком и помрёшь. Где?

— Вот, — Тимофей услужливо, с преданностью побитой собаки, протянул Прохору изогнутую ручку: по спине пробежал щекочущий холодок, будто бы кто-то замахнулся, желая ударить, но, передумав, бить не стал.

Прохор раздраженно вырвал из рук Тимофея ручку и направился к выходу:

— Через чердак пойдём.

Калина подхватила куль с ведуном и, как утка, переваливаясь с боку на бок, прошествовала за Прохором. За Калиной, крутя головой в разные стороны, потащился Тимофей с сумкой. Все трое вышли на лестничную площадку. Снизу донеслись голоса поднимающихся по лестнице людей: «Да кто его знает? Не скажи. Интеллигенты, они ведь чуть что…»

Прохор крадучись устремился вверх по лестнице. За ним Калина, неуклюже подправляя в руках неудобный тряпичный свёрток. Тимофей вприпрыжку, зигзагами мелкой рысцой, то и дело, наступая Калине на пятки, потрюхал следом.

Уже через минуту все трое, вздымая из-под толстых шпал поперечных балок клубы серой пыли, с трудом пробирались вдоль чащобы чердачных стропил. Добравшись до последней двери, выводившей с чердака на лестничные марши крайнего подъезда, беглецы спустились на площадку верхнего этажа и поспешили вниз. Первым перед выходом на улицу оказался Тимофей, который вдруг резко развернулся и тут же наскочил на Прохора.

— Тьфу, скаженный! — отшатнулся Прохор. — Мечешься, как та лягуха на сковороде, — и степенно проследовал вперёд.

Навстречу шла худенькая девушка в джинсовом костюмчике. Прохор уважительно посторонился, и та преспокойно прошла мимо окаменевших Калины и Тимофея, не проявив к ним ни малейшего интереса.

— Чёрт пужливый! — выругалась Калина. — От хвоста свово убежать хотел, что ли?

Прохор вышел на улицу, за ним Тимофей и Калина с ведуном на руках.

Справа поодаль стояли машина скорой помощи и полицейский уазик. Под окнами первого этажа ходили люди.

— Поди, Тимоха, послухай, апосля обскажешь, — Прохор перехватил у него сумку и, не оборачиваясь, пошёл за угол.

Калина слегка замешкалась, приноравливаясь к неудобной ноше.

— Ну, ты чего? — ухнул, как из бочки, Прохор. — Примерзла, что ли?

Калина, как старая цирковая слониха, подстёгнутая хлыстом дрессировщика, рывком стронулась с места и потрусила за благоверным.

Прошуршав через колючую поросль шиповника, разросшегося в палисаднике, чета Сурогиных нырнула в кустистые заросли сирени и скрылась за углом. Тимофей, ощутив внизу живота тягостные позывы сходить по нужде, заскочил обратно в парадную; между ног прошмыгнул чей-то облезлый кот с рваным ухом.