Александр Уваров - Бардо дождя [СИ]

— Проклятая жизнь! — завопил старик, подняв руки надо головой. — Вчера перестрелка между бандитами, позавчера — между охранниками. Сегодня эти чёртовы неплательщики государственных сборов решили дать бой правительству. Проклятые реутовские повстанцы! Каждые два месяца к ним посылают судебных прозекуторов в сопровождении войск, которые сжигают их дома и расстреливают семьи. Они строят новые дома…

Старик перевёл дух и опустил руки.

— …И заводят новые семьи, благо каждая дура из табора лесных бродяг мечтает переселиться в это место, которое у бродяг считается райским. Мне надоело! Кому я всё рассказываю? Кому я оставляю память о себе? Чёрт возьми!

Глаза молодого спутника беспокойно заметались. Он улыбнулся, далеко растянув дрогнувшие губы, и, пригнувшись, забормотал:

— Бежать… бежать…

— Правильно! — поддержал его старик. — Хороший человек, сумасшедший. Все хорошие в наше время — сумасшедшие. Я ведь только с тобой могу быть откровенным, только с тобой! Беги отсюда!

И он развернул гостя лицо к полю.

— Вот туда! Там, если с версту пробежать, начинаются заросли какой-то дряни, которую ещё года три назад сеяли для производства биотоплива. Хотели ездить на касторовом масле! Ничего у них не вышло! Чадят их моторы и воют! И не едут!

Старик дал гостю пинок со всей той силой, на какую ещё был способен. Посмотрел вслед нелепо, с прыжками и хаотичным маханием рук, бегущему теперь уже бывшему гостю.

И крикнул:

— Беги! Беги отсюда прочь! Эти гады-соседи за два месяца не платили, мало кто из них уйдёт живым! Беги же!

И едва успел завершить он свою речь, и едва успел обтереть жирный лоб обшлагом старой ватной куртки, и едва успел перевести дыхание и развернуться, чтобы посмотреть на очередную гибель очередной хибары — как тяжёлая пуля крупнокалиберного пулемёта, выпущенная из подоспевшего к месту боя штурм-трака, в миг разнесла ему голову, без остатка.

Брызнул из шеи кровавый фонтан. И…

Пожалуй, всё.

Пёс два раза проваливался по шею в хлюпающую и пузырящуюся болотную топь. Сбавил ход и стал продвигаться осторожней, меж качающихся на трясине кочек нащупывая безопасный путь.

Равнина, бесконечная трясинная равнина тянулась вокруг, уходя серо-бурой, с бледно-зелёными пятнами невысоких сфагнумных гряд, и вперёд, и вправо, и влево, и (если повернуть голову), то и назад.

Во все стороны, бесконечно, безначально, безнадёжно.

Если бы на месте Пса был человек, то верно он вскоре потерял бы силы от неизбежного осознания безнадёжности пути и неминуемой гибели в болотной бездне.

Но Пёс, по счастью для него, не был уже человеком.

И, по счастью для людей, в этой области бардо послежизни они никогда не бывали. Пор крайнем мере, никто из жителей болотного края не припоминал, чтобы заходил к ним человек.

А вот псовые монстры — часто.

И монстру было легко и совсем не страшно. Он не знал, что такое — безнадёжность.

Он просто шёл и смотрел по сторонам.

Дивны виды начались, едва стемнело.

Сперва пролетели над равниной тихой стаей какие-то светящиеся изнутри полупрозрачные, будто из тонкой плёнчатой ткани сделанные бирюзовые шары, кои имели каждый по три пары перепончатых крыльев.

И медленными взмахами крыльев тех несли себя вдаль.

Потом мелькнули вдали красные огоньки, парные вроде. Будто загоревшиеся в чьих-то глазах. А если в глазах, то много тех глаз было.

Красных, хищных. Долетел слабый вой.

И ответил Пёс своим воем.

Трясина задрожала мелко. И дальние звери затихли.

Пёс сильней был.

Он улыбался радостно, оскалив пасть. Показал клыки небу.

Три луны было в небе: белая, багровая, искристо-золотая.

Все три смотрели на клыки его. Все три улыбались ему в ответ.

— Я-у-у! — взвизгнул Пёс.

И забыв об необходимой в таком месте осторожности, подпрыгнул радостно.

И провалился в топь. С головой.

Выбирался тонко, недовольно фырча и выплёвывая набившуюся в пасть склизкую тину.

И, выбравшись, замер, почувствовав приближение какого-то огромного, массивного, медленно ползущего прямо на него существа.

Топь заколыхалась, ряска на болотных окнах пошла волнами — и мимо отползшего немного в сторону и затихшего Пса прополз, распластанным студенистым телом приминая моховые кочки, большой белый червь.

Едва хвост его, покрытый чёрными точками рецепторов, миновал Пса — червь, среагировав на присутствие зверя-пришельца, осветился вдруг изнутри зеленоватым фосфорическим светом.

И Пёс увидел прозрачные, похожие на тонко лепленный и искусно выдутый хрусталь, из сплетённых трубок составленные внутренности червя.

И увидел Пёс где-то в середине кольцами сжавшегося туловища некое расширение, желудка вроде, наполненное черепами странных, причудливых существ.

Из хвоста червя вырвалось едкое облачко.

Пёс, в долю мгновения почуяв опасность, подлетел в воздух и — снова ушёл с головой в трясину.

Затаив дыхание, выжидал. Долго. Очень долго.

Насколько хватило дыхания.

И снова выбрался из глубины.

Видно, дыхания хватило надолго.

Червь погас и уполз прочь. И топь успела уже затянуть его след.

И снова улыбались зверю три луны.

Пёс, отдышавшись, привстал медленно. Выпрямился, расправляя спину.

Вдохнул глубоко сырой воздух.

И продолжил свой путь.

И уже на исходе ночи увидел он, как с той стороны неба, где прошла по горизонту узкая бледно-серая полоска близящейся зари, летит к нему существо, видом напоминающее крылатого, обнажённого, покрытого короткой, но густой бурой шерстью человечка, из белых глазниц которого вырывались длинные языки огня.

От тела человечка отлетали пульсирующие сгустки синевато-белой пульсирующей плазмы, опускались вниз и, коснувшись пропитанного водой грунта, с негромким хлопком рассыпались тающими искрами.

Пролетев над ускорившим шаг Псом, человечек оскалил зубы и высунул длинный, покрытый белыми присосками, похожий на осьминожье щупальце язык.

И крикнул:

— Шаба!

С Адриатики второй день задувал сильный, по-осеннему пронзительный, сквозь сито холодных балканских дождей просеянный ветер.

Инара не любила встречать это время года на апулийской вилле. В сентября ласковое море становилось холодным и злым. Штормы шли непрерывной чередой и с вершин холмов срывались, раздирая бороды облакам, из густого и на льду настоянного воздуха сотворённые хозяйкой-осенью потоки трамонтаны.

Маленький курортный городок в пяти милях от виллы пустел, закрывались лавочки сувениров, офисы прокаты солар-скутеров и небольшие семейные отели, и начинался в городе мёртвый сезон.

То есть, очень сонный и зябкий сезон.

И туристический городок становился скучным и пустым. По воскресеньям, в базарный день, когда фермеры везли продукты на рынком, пустота сменялась полупустотой и местные жители по-осеннему редкой толпой высыпали на улицы пополнить припасы.