Ксения Сергеева - Ткач

Анта еще долго стояла на лестнице, Фирлит не решался оставить ее одну. Профиль женщины остро вычерчивался ночным мраком, серебро волос чуть поглаживал ветер.

— Он вернется.

— Да, вернется. Однажды он уже ушел и вернулся совсем другим. Что он принесет теперь?

— Не ты ли говорила, Сиятельная, что будущее не должно нас тревожить, потому что еще не наступило да и не наступит никогда?..

— Не наступит, но новый день всегда приходит.

— И к тебе он придет.

— Ты так искренне веришь в это, — Анта повернулась к Хранителю Чести. — Ты чего-то ждешь?

— Нет…

— Тогда проводи меня до моих покоев, а потом ступай. Ты всегда был отличным поэтом, вот и будь им, пока учитель и пророк в тебе дремлют.

— Что желает получить Сиятельная Анта по завершению моей работы?

— Ничего. Разве что… новый рассвет.

Александра озабоченно следила за показателями. Сердце билось слабо, но уверенно. Быть может, пора? Она в который раз за последние полчаса вздохнула, взглянув на мальчика. Бледный, худенький, почти прозрачный ребенок в отделении реанимации был одним из самых сложных пациентов педиатрии больницы.

Александра прикусила губу, сдерживая слезы отчаяния. Он не просто спал, маленький организм боролся — боролся ли? — с комой. Уже не один год. Уже не один год Александра приходила сюда каждый день в надежде увидеть симптомы улучшения состояния. И ничего. Словно не проводилось лечения, словно не вводились препарат за препаратом, словно операция, проводимая лучшими хирургами, не изменила вообще ничего. Учебник сказал бы ей, что это невозможно: всё сделано верно, чисто, быстро, на совесть. Только она больше не верила учебникам. С тех самых пор, как мальчик с черепно-мозговой травмой поступил в её отделение.

Иногда она даже представляла себе, как это произошло. Бездомный мальчишка бредет вдоль улицы, а сытые его ровесники издеваются над ним, вертят педали блестящих велосипедиков и гнусаво смеются. Ему всё равно, что они говорят, он только хочет, чтобы они поскорее упустили его из виду. Наверное, ему казалось, что есть некое колдовство, позволяющее видеть его только детям: взрослые не желали обращать внимание на бродяжку. А дети… Он боялся их. Убегал. Слишком слаб, чтобы драться. А может, и боль ему безразлична, а нужен только мир и чашка чая в мороз? Александра не знала, но каждый раз ее начинало лихорадить, когда она представляла свалку из злобных подростков, избивающих того, кто просто на них не похож… Несколько часов мальчик без имени, страховки, даты рождения пролежал в переулке, прежде чем его заметила полиция и доставила в больницу. Позднее продавец магазина неподалеку рассказал о том, что случилось, но тогда всё внимание и силы врачей были направлены на то, чтобы спасти и без травм покалеченную жизнь.

Трубки, трубки, трубки, уже давно заменившие ребенку вены и артерии, силу глубокого вдоха, глоток свежей воды. Изможденное тело словно молило: «Оставьте меня в покое!» Вот только Александра не хотела верить, что мальчик хочет уйти. Он — не хочет. Потому она боролась в совете за каждый день, доказывая, что мозг не умер, функционирует, шлет слабые сигналы… Только вот куда? В какую пустоту? Ей говорили, что он бездомный, что его едва вылечили от пучка тех хворей, что он подцепил на улицах мегаполиса, что не имеет смысла… Она кричала о том, что спасать жизни — их долг, и сама мысль о смысле или бессмыслии абсурдна для врача. Она настояла на дорогостоящей операции — и безрезультатной. Однажды ее спросили, почему она так прикипела к мальчику, которого даже не знает, а она пожала плечами. Просто что-то чувствовала…

Порой она останавливалась в дверях палаты и не решалась войти. В пустой комнате в некоторые дни зависало что-то настолько зловещее, что Александра не смела нарушить барьер. Временами же она приходила сюда отдохнуть: палата наполнялась неизвестными ей запахами, свежестью и покоем, странным покоем неизведанного. Александра списывала свои ощущения на усталость, нервное напряжение, но принимала их вполне осознанно. И говорила с ребенком, почему-то прозвав его Фаустом. Иногда говорила о том, что с ним происходит, иногда о том, что происходит вокруг него. Ей казалось, что мальчик слышит ее, только не выдает этого. По каким-то своим причинам. Однажды он непременно расскажет ей о них. В это доктор верила, с почти остервенелым отчаянием вслушиваясь в монотонный писк оборудования.

Каждое ее сегодня ничем не отличалось от вчера, но один из дней выдался настолько тяжелым, что Александра едва сдерживала рыдания, взбегая по пожарной лестнице на крышу больницы. Ночное дежурство не принесло ничего хорошего: брошенные младенцы, больные туберкулезом, обострение болезни у пятилетней малышки из семьсот пятнадцатой, очередной спор с главой больницы о Фаусте, утренний обход так же не порадовал, а в холле взбешенная мать отчитала ее за то, что дочери вместо малинового пудинга подали вишневый…

Холодный ветер в лицо остужал разбушевавшуюся кровь, бьющуюся в висках. Александра оперлась о перила, приподнялась на цыпочки, вглядываясь в мелькающие на дне высотной пропасти машины, и уронила туфлю. Темно-синий лак блеснул в лучах солнца и исчез. Она взглянула на солнце — и смогла спокойно дышать. Отправив вслед за упавшей туфелькой и ее пару.

Что-то произошло там, на крыше, чего Александра не понимала. Как будто мгновение сняло всё накопившееся раздражение, всю усталость, всю боль за каждого ребенка в этой больнице. Но так не бывает. Женщина остановилась прямо на лестнице. А как бывает? Зачем-то взгляд метнулся к потолку, словно там, наверху, можно было увидеть ответ. Конечно же, ответа не было; но такая решимость рождалась в сердце, какой Александра еще не чувствовала в себе.

— Спасибо, — пробормотала она и спешным шагом отправилась в ординаторскую.

— И что ты делаешь здесь, позволь спросить? — Мария сбрасывала туфли, обуваясь в более удобные для постоянной беготни по коридорам больницы кроссовки. — Ты уже должна быть на полпути к кровати и блаженному отдыху…

— Да, я была… на полпути, — Александра нервно вышагивала по комнате. Босиком.

— Ты так торопилась, что потеряла туфельки, Золушка? А принц где? Или мачеха тебя подловила? — Мария рассмеялась, но пристально посмотрела на подругу и коллегу.

— Нет, нет. Туфли упали… это потом. Может, подберет кто. Дело не в этом.

— Да что с тобой? Успокойся. Ты что-то забыла?

— Забыла, да, забыла… Сходи к Фаусту вечером. Сходишь?

Мария изогнула бровь. Такого лихорадочного румянца от всегда сдержанной Александры ожидать было нельзя, она всё продолжала ходить и грызла губы, будто обдумывая что-то.