Вадим Жмудь - Инспекция

— Почему ты ругаешь меня? Разве мало других писателей, ещё более виноватых в ожесточении людей?

— Потому что ты талантлив, ты строг к себе, ты можешь меня понять, а другие — нет. Потому что ты можешь подняться умом выше своих амбиций. Потому что ты — писатель с большой буквы. Потому что ты — гений. Гений и злодейство, совместны, к сожалению, и чаще, чем кажется на первый взгляд. Но так быть не должно. Гений обязан думать над каждым штрихом своей картины, над каждой строчкой книги. Гений может увлечь массы. Гений должен быть осмотрительным. Гений не должен разжигать мстительности. Гениальная сатира может быть источником зла.

— Я — гений?

— Да. И поэтому ты здесь. Для размышлений. Для наблюдений. Потому что сверху не так видно, как снизу.

— Значит, меня наказали за талант?

— Тебя никто не наказывал.

— Но я — здесь!

— Разве с тобой плохо обращались?

— Я не знаю… Я просто пребываю тут.

— Вот именно! Просто пребывать — это не так плохо! Мы ещё вернемся к этому разговору.

— Когда?

— Скоро. Но только вот что… Мастер… Я прошу тебя. Не надо раздавать прощения тем, кто осужден не тобой. Ты можешь подсказать, попросить, защищать, но прощать или не прощать — это не твое дело.

— Конечно, да… Я понял. Совещательный голос.

— Да. И не надо раздавать наказания. Это ещё хуже.

— Можно, я задам ещё один вопрос.

— Да.

— Иешуа… Я правильно описал Иешуа?

— Нет. Талантливо, но не правильно.

— Почему?

— Ты пытался понять Иешуа своей логикой. В этом твоя ошибка. Иешуа не жалок. Если тебе пришла охота описывать фанатичных безумцев, пострадавших безвинно, найди другой материал.

— Можно всё исправить…

— Нет.

— Почему?

— «Рукописи не горят». Ведь это твои слова, Михаил?

Седовласый на мгновение задумался и вдруг сказал:

— Ты мне подал мысль, Михаил.

— Какую?

— Я разрешаю тебе побыть мной. То есть, конечно, меня уже ищут, и я сделаю так, что меня примут за тебя, а тебя — за меня. Это возможно. Мы их проведём. Я понаблюдаю за происходящим изнутри, а ты… Впрочем, тебе ничего не дадут увидеть. Тебя будут опекать. И развлекать. Не отказывайся. Тебе не будет плохо.

— Я не понимаю. Я не знаю, что мне надо делать.

— Ничего особенного. Просто наблюдай. Мы встретимся позже. А сейчас ты будешь мной, а я — тобой для всех, кроме нас.

В ту же минуту эти два существа изменили свою внешность, да так ловко, что даже на трезвую голову не только вахтёр Аристобулыч, но и Вельзевул, и Люцифер, и сам Сатана приняли бы умершего писателя за Седовласого и наоборот.

— Оставьте вы этого Ирода, Михаил! Эта античная труха уже никого не интересует! Давайте лучше вернёмся к нашему разговору. Вы такой интересный собеседник!

— Вы мне льстите, Бенедикт.

— Нет, я говорю искренне. Даже ваше молчание мне помогает додумать определенные мысли. Оно ценнее, чем болтовня иных.

— Так что вы хотели обсудить?

— Ну, как же вы забыли? Мы обсуждали принципы формирования местного контингента.

— Да. Принципы. Так что?

— Не притворяйтесь! Хорошо, я напомню. Каким образом вы, я, Ирод и другие оказались тут? Кому здесь место, а кому — нет?

— Почему вас смущает присутствие Ирода?

— А вас разве не удивляет? Вспомните, вы же сами говорили, что каждому воздается по вере его!

— В этом есть смысл.

— Вот именно! Но ведь Ирод — не христианин! С какой стати он пребывает в христианской преисподней?

— Где же ему быть?

— По вере его.

— По вере его… По его вере он должен был бы пребывать в идумейском раю, вернее, его аналоге.

— Где это?

— Другое ведомство.

— Странным языком говорите. Так что же? Почему он не там?

— Ваше мнение каково?

— Думаю, это справедливо. В таком случае Цезарь и Калигула должны были бы стать богами, поскольку свято верили в свою божественность. При такой раскладке и Чингисхан и Аттила, и Карл X, и Иван IV, и Филипп II, и Людовик XI должны были бы пребывать на небесах. Все мучители рода человеческого свято веровали в свою правоту. Тогда и Шикльгруберу туда врата открыть, и Джугашвили, и Труману? Уж это некуда не годится!

— Чем же руководствоваться?

— Мы заключаем, что вера человека не определяет его загробную судьбу? Так? А что же тогда важно?

— Давайте рассмотрим вопрос того, в какой вере человек рожден.

— Это ещё более абсурдно. Допустим, человек рожден язычником, и миссионеры убедили его стать христианином. От веры, в которой он рожден, он отказался. Стало быть, его место — в языческом аду? Тогда святой Павел должен быть в Аиде, ведь он — римлянин и язычник по рождению! Но я полагаю, он на небесах?

— Да, безусловно.

— Ваша уверенность меня удивляет. Но пойдем дальше. Все апостолы тогда должны быть в иудейском аналоге ада, или что там у них было, а Ирод, Пилат, Каиафа и иже с ними должны процветать в раю по своей вере!?

— Что-то не клеится, да?

— Разумеется! Да и семейке Борджиа тут не полагалось бы ошиваться! Ведь оба они были уверены в своей святости. Пожалуй, Лукреция могла бы еще оказаться тут, ибо она осознавала, что, подчиняясь брату и отцу, она преступает закон божий. Однако, именно её тут мы не встречали. Видимо, она в ином месте. Да взять хотя бы нас с вами!

— Скажу сразу про себя: я не против воли присутствую тут.

— Что с вами, Михаил?! Ещё недавно вы были так возмущены?

— Я? Гм. Скажем так: Михаил осознал, что он не наказан. Да и вот вы же тоже не подвергаетесь никаким мучениям?

— С каких пор, вы, Михаил, стали говорить о себе в третьем лице? Хотя это интересный взгляд! Вы полагаете, что здесь не только наказанные?

— Ведь здесь и святые пребывали до времени. Кроме Еноха и Илии: до пришествия Мессии. Рая просто не существовало.

— Почему?

— Скажем, он не был ещё обустроен.

— Почему же? В чем задержка?

— Статус был не определен. Зачем понадобилось умирать Христу, не задумывались?

— Искупить грех людской.

— Вас не смущает такой способ? Почему это Господь, чтобы простить людей, должен позволить принести в жертву собственного сына?

— Да, это настолько странно, что я никогда не пытался найти ответ.

— Как раз недавно был разговор об этом. Впрочем, не наш с вами. Отец приносит сына в жертву для того чтобы спасти свой народ. Нравственно ли это?

— Вероятно, да.

— Вероятно — нет!

— Вы правы, Михаил. Здесь есть неувязка. Если бог всемогущ, зачем ему перед самим собой замаливать грех людей, да ещё таким жестоким способом, как казнь своего сына?

— Казнь своего сына, или казнь самого себя?

— Я вас не понимаю.

— Вам знакомо понятие «нравственные муки»? Они бывают сильнее физических.

— Я начинаю понимать! Когда болит зуб, иногда хочется приложить холодное, чтобы было ещё больнее, но после уже не так больно. После острой боли тупую боль терпеть легче, чем до этого.