Павел Брыков - Томас

— Вам доложили?

— Про что?

— Кристину.

— А, забудьте. Всё не так как кажется. Тут вы, Томас, вообще немножечко опростоволосились. Но с кем не бывает. Никакая она не чистая. Выворотень.

— Но...

— Чтобы эту погань чувствовать, особая душевная тонкость нужна, — пояснил Князь.- Не вы первый, ни вы последний... А если брать вообще...

Князь снова выглянул из-за ширмы.

— ...то это наша с вами общая беда. Только у нас попы дружат с такими как вы, а вы ищите доказательство абсолютного добра. Вы заметили, как у нас, у славян, переплетается вера в хорошее и плохое? Народ молится и тут же делает всё, чтобы не гневить нечистого. Во времена былые весной и летом почитали богов белых, а после осеннего равноденствия наступало время черных богов. И сейчас доходит до смешного. В красном углу ставят иконы, а в зале на видном месте вешают чеканку с рогатой мордой и сережкой в ухе...

— Не думал над этим.

Князь помолчал, а потом сказал мягко, доверительно:

— Мне самому пришлось, наверное, раз двадцать шарик обойти в поисках света. У кого в гостях только не был... Вижу, вот он — вроде благолепный! Святой из святых, только нимба на голове не хватает. Молятся на него, почитают за пророка. Думаю, ну надо же, вот оно, чудо! Но... Только на порог, стоит отойти на пару верст и сразу в сердце закрадываются сомнения.

Не верю я в свет. Не знаю, как кому, а я думаю, добро ощущается только в прямом контакте с его носителями. На расстоянии это уже не добро, а вера. Вера в добро. Но такого не то что не может, а не д олжно быть. Получается, что надо верить в то, что где-то есть добро. Вот тут совсем рядом или далеко, за морем, но есть. Так даже лучше, когда далеко. По-моему, в этом кроется самый большой недостаток церковников. Человека надо заставить верить в некий далекий чистый свет, а это не так просто. Он, скорее всего, поверит в то, что зло непобедимо — этому масса доказательств. Взять, к примеру, наши истинные мысли, наши потаенные мечты... А добро? Вера в добро есть, с этим не поспоришь, но самого истинного добра нет. Куда наши страсти девать, а? Томас, запомните, — нет святых, нет их в природе, не-ту. Ну, а когда они появляются, то от нас под землю прячутся, в норы, пещеры — подальше от дневного света, от людей, чтобы только не видеть хвосты да копыта. Я же трезво смотрю на происходящее. Человек, милый мой друг, рожден для хороших поступков и для плохих. В тот миг, когда он думает о хорошем и совершает добрые поступки — он свят, но стоит ему только подумать о грехе и наш святоша превращается в нормального.

— По вашему выходит, что святость — это категория времени? — спросил Томас.

Князь рассмеялся как от доброй шутки.

— Золотые слова. Да, так и есть! С одним могу согласиться: великомучеников, благодаря нашими с вами стараниям много, но страдания — это ещё не свет. Вот вы столько времени провели в провинциальной сутолоке, а потом перебирали никому не нужные бумажки... И это тот Томас Чертыхальски, который был рожден для войн, революций, катаклизмов?! Вы наделены высшими силами почти библейским талантом вершить судьбы народов, раздвигать континенты, сплетать человеческие жизни, а как вас заставили...

Князь вдруг запнулся.

— Хорошо — перед вами надо быть честным. Как я заставил вас жить? В пьянках, блуде, праздности. Вы разменяли себя по копейке. Как думаете, почему? Ответ вам известен. Я специально не пускал вас в дело. То в шахту, то в тундру отправлял, то в тайгу — лишь бы людей вокруг поменьше, да от городов подальше. Вот и скажите, разве вы, Томас, не страстотерпец? Молчите? Ну-ну. Я сам-то в душе, как вам хорошо известно, анархист, но если говорить не обо мне, не о моих политических и общественных предпочтениях, а о Княжестве, то ему спокойствие надо, порядок. А из-за вас то одна война, то другая... Вдруг ещё с кем рассоритесь? «Ничтожному опасно попадаться меж выпадов и пламенных клинков могучих недругов[1]». Вот и взял на себя грех.

Томас тут же на своем колене почувствовал настроение Князя, да так, что не удержался от крика.

— ... а зачем сейчас достали? — только и смог прошипеть, вытирая пот со лба.

— Вы мне нужны. Вот поставлю на ноги, — тут из-за шторы вылезла окровавленная резиновая перчатка с поднятым вверх пальцем. — Заметьте, это выражение фигуральное. Несколько дней танцевать не сможете, — придется на коляске. Хотя... Не, и так сойдет.

Томас представил, вот Князь смотрит на колено, думает штопать ещё или не штопать, будет ходить или не будет, а потом говорит: «А, и так сойдет», — и машет рукой.

Капли крови летят на белый кафель.

М-да. Не очень приятное зрелище.

— ...вот на ноги поставлю и дам чуток поколоворотить, как раньше... — продолжал Князь весело. — Так, помолчите минуту... Я вам внутри такими нитками сшил, хитрыми, они со временем рассосутся, а сверху обыкновенными. Шрам получится страшненький, но вам, Томас Томашевич, на конкурсе красоты коленок не выступать?

— Нет.

— Вот и я о том же. Ладно, хватит болтать. Дам понюхать одну ампулку, поспите пару часиков.

Князь вышел из-за ширмы, достал стеклянную бутылочку, обломал кончик, поднес к носу Тихони.

— Дышите, голубчик, дышите. Это — не глазки Кристины, но сказочные сновидения гарантирую.

Томас вдохнул раз, второй. В голове все поплыло, комната отдалилась. Стало хорошо, захотелось смеяться и говорить глупости.

— Скажите, ад есть?

— Есть, — ответил Князь без запинки. — У кого-то он здесь, на земле, кого-то ждет в будущем.

Томасу вдруг показалось, что ему ответили очень уж серьезным голосом. Слишком серьезным, таким серьезным-серьезным, что даже смешно.

Петр Алексеевич вытер руки о фартук, подошел к больному, наклонился и прошептал:

— Что, боишься?

— Боюсь, — ответил Тихоня, еле ворочая языком.

— Зря, — Князь, прихрамывая, подошел к умывальнику. Томас заметил, как он махнул рукой, и рубиновые капельки крови упали на кафельный пол.

Томас закрыл глаза, а Петр Алексеевич начал что-то говорить. Тихоне казалось, что голос доносится издалека. Чертыхальски плывет в лодке по тихой воде, а вокруг туман, и эти слова ему шепчут невидимые тени...

— Пришел в одно селение мальчик просить за больного отца, чтобы долг вернули, а ему говорят — сходи в хижину на отшибе, там бес живет. Убей его, тогда мы и вернем деньги. Только знай, что бес — бессмертный. Пошел мальчик в хижину, убил беса, отрезал его уши и вернулся за долгом. Видя такой оборот, испугались селяне мальчика и вернули деньги до последнего аспра, а за уши ещё и добавили. И только после расчета самый старый из старых селян осмелился спросить, как же мальчик смог победить бессмертного беса? И получил ответ: «Если бес бессмертный, значит он — БЕС-СМЕРТНЫЙ!».

Вот такая отгадка. Вот какая загадка.