Павел Брыков - Томас

Баронесса, не замечая его предостерегающего взгляда, вскинув голову, ответила:

— Гении рождаются наперекор природе и ничего — человечество терпит. Так и мы, и нас стерпит. Ладно, хватит об этом, у меня сегодня хорошее настроение и не стоит его портить глупыми разговорами о Природе. Томас дома, жив-здоров, всем пруссакам на зло.

— Слушай, на выставку-то меня отпустишь? — вспомнил Тихоня. — Уже завтра.

— К Сермяге? Вот когда Иван вернется, тогда валяйте, — милостиво разрешила Тоня. — Всё, наливай ещё по писят.

Финита и комедия пришли не в тот момент, когда над Городком-на-Суше пути звезд заплелись в сумасшедший по своей сложности узел, нет — это всё мелочи. Конец истории настал 27 августа 1999 года в миг, когда с последними лучами солнца границу городка со стороны Артёмовска-Бахмута переступил некий гражданин. Одет он был, как инженер в отпуске: застиранная футболка с эмблемой хоккейного клуба «Сокіл» Київ, шорты хаки с кучей карманов; на плече — недавно сломанная, струганная, ещё пахнущая арбузами ветка тополя, на которой сзади раскачивалась плетеная корзина с матерчатым мешком внутри. По лопаткам путника хлопала соломенная шляпа — скорее всего она в полдень спасала гражданина от солнца. На поясе — «волкмен», наушники висят на потной шее. Позади ходока понуро брела дворняга, которую гражданин покормил ещё утром. Собачка привязалась, но за дневной переход успела выбиться из сил и сейчас ждала удобного момента, чтобы сбежать.

Товарищ был бос. Он бодро шаркал дублеными пятками по мягкому, не успевшему остыть асфальту и улыбался. Ему было приятно ощущать, как в вырез футболки забирается пахнущий степными цветами ветерок, как он ласкает загоревшее лицо, перебирая кудряшки в курчеватой бороде. Он радовался мысли, что, наконец, дошел до места, куда так стремился. Что его никто не ждет, и как все удивятся его прибытию. Сюрприз будет на славу! А он очень любил делать сюрпризы...

О возрасте гостя ничего не могу сказать точно — как-то ускользнуло от меня. В один миг показалось, что путнику было лет 20, а потом вдруг выскочили цифры сто двадцать, две тысячи двадцать, и в голове начался такой ералаш, что я перестал гадать.

Гость в дом — счастье в дом, не зря так люди говорят, но этот гражданин... Ой, не хотелось чтобы к вам пришел такой гость. Я, как многие из вас уже догадались, лишен всяких сантиментов. Некоторые, в свое время, меня даже называли... вредным, что ли... Но такого гостя я вам не желаю...

За четыре дня до смерти августа, поблескивая бифокальными стеклами очков, в Городок явился Князь.

Тем утром Томас проснулся в добром настроении — если что и снилось, всё забылось. Принял душ, позавтракал, примерил купленные Лесей обновки, и сел ждать пока Ваня приготовит машину: он затемно приехал с Оскола, чуток пьяненький, довольный и с хорошим уловом. Леся отказалась подниматься, хотела дольше поспать.

День шахтера официально празднуется в воскресенье, но мероприятия проходят на протяжении всей недели, поэтому Иван Сопля в то утро надел свой лучший костюм. Как-никак собирались в музей на выставку художников.

Загрузились в старенький «Опель». Пропетляв по улочкам цыганского хутора, выехали на проспект Ленина, но до места так и не добрались...

На пересечении улиц Гагарина и Пушкинской в машину Вани вдруг врезался старенький «зилок» с будкой. Сопля, красный от переполнявших его чувств, вышел из машины и пошел разбираться к безглазому тупому дебилу, который купил права на блошином рынке.

Открыл дверь грузовика...

Ему было что сказать, но Иван Самохвалов сначала хотел услышать извинения! Вот только вместо «простите» он в лицо получил разряды дроби. С двух стволов сразу. Его голова взорвалась, как спелый арбуз.

Услышав выстрел, Томас обернулся и заметил, что к его машине со всех сторон подбегают крепкие одетые во всё черное ребята. Они распахнули двери, схватили Тихоню за плечи и волосы, вытащили на асфальт. Томас не успел дернуться, как получил удар по почкам. Ему завели руки за спину, подняли и понесли к будке «зилка». Ни дать не взять — кража невесты. Когда Томаса забросили внутрь будки, там его уже ждали. Надев ему на голову черный мешок, начали волтузить кулаками и носками ботинок. Экзекуторы взяли бодрый темп и не снижали минут десять, пока «зилок» не остановился. Створки будки открылись и изрядно помятого Томаса вытолкнули на дорогу. Он не кошка, на лапы падать не умеет, но всё же Тихоне посчастливилось свалиться на бок.

Мешок сняли.

Тихоня прищурился, попытался вздохнуть — не получилось — резануло в боку. Хотел поднять голову осмотреться — не смог. Боль так сковала тело, что пришлось бессильно уткнуться лицом в дорожную пыль. Кровавый ручеек, обрастая серой корочкой, потек изо рта на землю.

— Привет, Чертыхальски.

Томас услышал над собой знакомый голос. Этот голос заставил его забыть о боли и найти в себе силы приподняться.

— Посадите его.

Тихоню подтащили к машине и прислонили спиной к колесу.

Перед ним — широко расставив ноги, руки за спину — стоял Фф.

— Ну, что, свиделись?

Томас огляделся. Перед ним свежескошенное широкое поле с маленькими домиками на горизонте. Позади зеленая стена деревьев. Сидел же он на проселочной дороге. Догадался: скорее всего, завезли за «Красный партизан».

— И что это было? — спросил Томас. Ему хотелось задать вопрос спокойно, уверенно, но не получилось — мешала кровь, заполнившая рот. Закашлялся, про себя проклиная всё на свете: малейшее движение молниями отдавалось в боках.

— Что было? Вторая попытка знакомства.

Тихоня сплюнул. Пошарил языком — недосчитался пары зубов с левой стороны. Правша бил.

— Тогда при чем здесь Ваня? Его за что?

— Водитель? А это для науки, чтобы сразу понял — валандаться не будем.

— Переборщили. Я — пацифист.

— Не прибедняйся.

— Ладно. Хватит, — поморщился Томас и, не разлепляя глаз, спросил: — Шо надо?

— Не веришь — ничего, — ответил Фф. — Просто решил ещё раз посмотреть без лишних свидетелей, как говорится, вблизи, каков он из себя... Томас. И, чего скрывать, хочу чуток помучить, а то несправедливо получается. Надо мной можно куражиться, а над Чертыхальски нельзя?! Добро должно быть с кулаками.

— Это ты-то добро, шелудивый? Ты — никто. Падаль.

— Обижаешь, я ведь тебя не оскорблял, — ухмыльнулся пастор и в провале его рта тускло блеснули металлические коронки.

— Ты же — пёс, даже хуже — сука. Все вы одним дерьмом мазаны, выскочки.

— Разве? Тогда почему я банкую, не скажешь?

— Для меня вечер мудренее.

— Хм, — черты лица пастора исказились, проскользнуло что-то хищное. — Надолго ли тебя хватит? Ты лучше скажи, чего поперся в такую даль? Сидел бы себе в К уеве, дрочил помаленьку на свои графики, а то приехал — напаскудил, хорошим людям помешал.