Павел Брыков - Томас

— Ну, ты... меня... и напугал... Я уже думала — убили.

— Не дождутся.

— Мы по магазинам, как вдруг срываемся и за тобой, — сказала Леся, доставая из-под кровати бутылку с минералкой. — Она к нам перебралась вместе с Катей. Говорит, теперь за тобой глаз да глаз нужен. В доме поселились, а я наши вещи сюда перенесла. Лестница крутая — не набегаешься, но всё равно хорошо.

Передавая друг другу бутылку, выпили воду.

— Смотри, какая красота, — сказала Леся, растопырив пальцы. На среднем тускло блестело золотое кольцо с камнем. Она включила ночник, и алмаз, отражая электричество, вспыхнул.

— Не люблю, — поморщился Томас. — Колются.

— Кто?

— Камни. Словно в глаза иголки втыкают. Неприятно.

Леся видела, что Тихоня говорит искренне. Она могла бы пошутить, что ты сначала подари, а потом зажмурься или надень очки, но промолчала. Томас мог купить сто камней — от него не убудет — вопрос, надо ли ей? Леся сейчас вдруг поняла, что ей от него ничего такого не надо... Был бы он только жив и здоров.

Положив голову Томасу на бедро, спросила:

— Лучше расскажи, с кем ты там озорничал.

Тихоня задумался.

— В два слова не уложишься... Хотя, нет, есть эти слова. Я теперь знаю, что ад существует. Железно.

— Да?

— Да. Потому что я узнал, что такое рай. Когда вы меня нашли, что удумали?

— Ну... всякое. Петровна осмотрела, говорит, все в порядке.

— Это как сказать, — ответил Томас. — А я думал, что помираю.

Леся поднялась на локте.

— Мучили?

— Не-е-е, наоборот. Так было хорошо!

— Как со мной?

— По-другому, — ответил Томас, прикрыв глаза. — С тобой взбираешься-взбираешься, потом за несколько мгновений летишь вниз. А там я долго был на вершине и никуда не падал, ни о чем не жалел. Так в жизни не бывает. Это беспримерное тотальное ощущение счастья, от которого забываешь всё на свете, и теряешь сознание. Абсолютное, катастрофическое, всеиспепеляющее...

— И ты хотел поделиться им со мной, — прошептала Леся, прижимаясь щекой к ноге Томаса.

— Хотелось поймать его отражение...

— Удалось?

— Может быть... Но это всё равно греховное, а там... Чистое... Странно. На полу в заброшенном доме, рядом с развороченной печкой я словно побывал в раю...

Они провалялись на кровати до самого ужина. Кое-как оделись и пошли на веранду. Катя накрыла стол по-простому: подала тушеную курицу с гречкой, обильно посыпанный луком салат из помидоров и огурцов, тонко нарезанные ломтики сала, малосольную селедку и бородинский хлеб. В центр поставила запотевшую, со льда, бутылку из Тониной алхимической лаборатории. За столом собрались четверо — Ваня Сопля уехал на Оскол, и утром должен был вернуться.

Томас почувствовал, что за последние дни Петровна с Олесей успели если не подружиться, то, как минимум, хорошо познакомиться. Они разговаривали так, словно знали друг друга давно. Тоня с удовольствием опекала девушку, ей была приятна её компания. Между ними появилась та осязаемая степень доверия, которая иногда бывает только между родственниками. Пустым людям такие кольца не дарят, подумал Томас.

Баронесса уселась во главе стола. Китайское шелковое платье с драконами и такой же ткани косынка. Довольная, не с поджатыми губами, а с улыбочкой. На Лесю не фыркала, а по-доброму подначивала, мол, съешь лимона — морда сильно довольная; чего за стол в одном халате выперлась, хоть бы ночнушку надела. Олеся лениво огрызалась...

Когда, наконец, Катя села за стол и наполнили рюмки, Антонина Петровна произнесла тост:

— Я хочу выпить за то, чтобы в нашей жизни страхи оставались только у нас в сердцах и никогда не превращались в реальность. Я пью за тебя, Томас, образина ты непутевая. Испугал, гад, до коликов... Думала, что изменила тебе удача — оказался не там и ни в то время. Но обошлось. Вот за это и выпью. От всего сердца. За тебя и твою планиду, и пусть светит она ещё сто лет.

Томас прокашлялся.

— Это слишком. Вот годик будет в самый раз.

— Не прибедняйся, — поддакнула Катя. — Закон преферанса знаешь? Жалься и карта попрет.

Чокнулись, выпили.

— Попробуй селедочки, сама солила, вку-у-усная,— сказала Катерина, подвигая тарелку.

— Погоди со своей селедкой. Ты лучше скажи, чего поперся в этот дом проклятущий? Один раз зацепило, зачем снова нарываться?

— Откуда знаешь, что я там уже был? — спросил Томас.

— Работа такая. Но знать и влиять — разные вещи. Раньше просто наблюдала, а теперь хватит. Ни шагу без моего ведома. Вон, сегодня телеграмму принесли, посмотри.

Баронесса пододвинула лежащий на скатерти конверт. Томас достал из него открытку. На обороте, как в советские времена были наклеены полоски бумаги со словами: «будьте осторожны тчк соловей ругается тчк продержитесь до 30 тчк».

— А сегодня какое число?

— Двадцать седьмое, — ответила Катерина.

— Это я целые сутки провалялся? — присвистнул Тихоня.

— Получается.

— Выходит, номер «первый» пролетает окончательно? Не успею?

— Да ты плюнь на них, — пропела баронесса, — они ж ведь, суки, буйные... — И, обращаясь к Олесе, пояснила: — Я ему работенку подкинула, чтоб скукой не маялся, а то знаю, если Тихоне не организовать приключения, он их сам себе придумает. А у меня городок тихий, спокойный, мне его гусарства не трэба — и так проблем хватает.

Томас поморщился, потянулся за бутылкой.

— Да не собирался я ничего устраивать.

— Это как посмотреть.

— Люди меняются... — вздохнула Катя.

— Они никогда не меняются, — отрезала хозяйка. — Вот мы — да! Мы можем себе позволить сегодня быть добрыми, а завтра не очень. Мы такими рождены и нас не перевоспитать. Мы свободные, а они... Чего уставилась?

Антонина Петровна посмотрела на Лесю, уперев руки в боки.

— Больно слушать? Вы рождены в любви, добре. Когда у мамки в пузе плаваете, разве вам там худо? Или в яслях-школах учат воровать, завидовать, насильничать, убивать, наконец? Вы рождаетесь чистенькими, но такая уж ваша порода. Чем старше становитесь, тем безобразнее. По образу и подобию?Ха!

— А вы? — Леся тоже подняла голос. — Вас что, не матери родили?

Антонина Петровна, наколов на вилку кусок помидора, ответила уже тише:

— Нас не ровняй, нам на роду было написано. Ты бы на Томаса посмотрела в малолетстве — сущий анц ыбал. Попал в класс к таким оторвам, что ужас! Но не затерялся — наравне с первородными шел. Если бы не глупость наших правил, хорошую бы карьеру сделал. А я? У меня в роду кого не возьми — коадъютор или примас, бароны, баронессы. Но как родилась, сразу получила клеймо — «чортово отродье». Вот с тех самых пор я сама по себе и вы сами по себе.

— За что вас так? — прошептала Леся.

— Какая разница! — встрял Томас, переживая, чтоб Тоня не сказала чего лишнего.