Павел Брыков - Томас

Краснофф помрачнел.

— Ну, ты и гнида! Выкрутился, блядь! Утро-вечера... Тварь... Хорошо, пусть будет дуэль. Только оружие за мной, понял?

Тихоня кивнул.

— Договорились. Завтра на рассвете. Просьба вам, сударь, прибыть на Могилу вместе с секундантами, коих можете выбрать по своему желанию. Оружие за вами.

После этих слов Томас отгрёб рукоятью пистолета по голове и отключился.

Чертыхальски очнулся от яркого света. Тела не ощущал, боли — никакой, лицо как силиконовое, в животе приятная истома. Мелькнула мысль — вкололи что-то. Огляделся — лежит голым на столе. В операционной. Над головой железный круг с яркими лампами. Стены — белый кафель. Стеклянные шкафы, внутри которых на полках стояли какие-то хромированные кастрюли, тарелки — Томас не разбирался в названиях медицинской посуды. Руки-плечи в кровоподтеках, а грудь стянута эластичным бинтом. Что ниже пояса не видно — мешала рама с белой занавеской. Раненой ноги не чувствовал, она заледенела, словно её обложили льдом. Вокруг — никого. Вдруг из-за белой ширмы послышался металлическое позвякивание.

— Очнулись, Томас?

Он сразу понял, кто с ним в операционной: глубокий с хрипотцой голос Князя ни с кем не перепутаешь.

— Кажется.

— Я тут вас немного поштопаю. Ничего страшного, кость-хрящики-связочки не задеты. Пулька так удачно вошла, что удивительно. Помнится, в былые времена пресса расхваливала gentlemanly bullet. Маузерную. Самый совершенный снаряд в то время был. Вырывалась со скоростью шестьсот сорок метров в секунду и, по мнению некоторых репортеров, которые, якобы, ссылались на полевых хирургов, могла пройти сквозь ткани, не разрывая их. Один врач рассказывал, что во время войны с бурами он наблюдал такой случай. Рядовой ирландского полка во время перестрелки на аванпостах получил ранение. Пуля Маузера вошла в голову, прошла сквозь мозг, пробила небо, язык и вышла ниже челюсти. В этой же стычке другой ирландец, лежа в цепи, получил ранение в спину, в области лопатки. Так выходное отверстие доктора нашли в ноге! Будете смеяться, но газетчики написали, что внутренних повреждений тканей у ирландцев не было. Две недели хорошего питания — овощи, яйца, молоко, виски напополам с содовою, и парочка была отправлена обратно на фронт... Факт... Или не факт? Может, врет пропаганда проклятая? Но газетчики ведь не могут врать! Уж вам это известно. А у нас тут что... — металлический предмет со звоном упал в стальную тарелку, — скорее всего «беретта»... Странно, в упор и никаких серьезных повреждений... Хотел чашечку раздробить, да не попал. Разучилась молодежь стрелять...

Из-за шторки послышался смех.

— У него руки дрожали, — пояснил Тихоня.

— Скорее всего. Не привык мараться — за спинами исполнителей комфортнее. Но в вашем случае другим не доверил... Уважает, — сказал Князь.

— Боялся.

— Чувствовали?

— Колено дрожало. Правое. Но лицо заледенело.

— Покер. В картах, говорят, любого обойдет.

Томас услышал, как Князь начал что-то напевать, похожее на «мы поедем, мы помчимся». Сказал:

— Спасибо вам.

Как «петрушка» из-за сцены появилась голова в синей шапочке и такого же цвета маске, поверх которой сидели очки. В ушах черные точечки динамиков.

— За что?

— Что отпустили.

— А! Рано меня благодарить — веселье только начинается. Вы ведь у меня гвоздь программы — бочонок меда, а гости даже ложки не приготовили.

— Я знал.

— Что?

— Что это неспроста. Сколько лет держали, а тут легко отпустили... эм-м...

Боль поднялась до паха и ринулась вниз — к колену.

Переведя дух, Тихоня спросил:

— Кто он такой?

— Шишка. Из молодых да ранних. Если... Сейчас будет немножко больно...

Томасу стало больно.

— ...если роги не спилить, далеко пойдет. Это первое его серьезное дело. Получилось бы провернуть фокус с картинами, глядишь, и пошел бы в гору, а так... Наследил, ввязался в драчку с тем, к кому и подходить не следует...

— Дался им этот Сермяга, — сказал Томас через сжатые зубы.

— Не скажите. Гений. Скоро о нем весь мир будет говорить. Что для художника надо? Вдохновение. Когда его муза посещает? Когда хорошо или когда очень плохо. Сереже в штатах так погано стало... Это он деньги слал.

— Знаю, а я с переводами прогадал...

Князь кашлянул. На секунду он появился из-за ширмы, блеснув очками, и снова исчез.

— Ничего страшного. Голова не сито — все не просеешь. Я так понял, Сермяга-старший совсем плох, скоро помрет. Краснофф или как вы говорите, Фф, приехал забрать ранние работы. Обидно — он ведь, гад, наших кровей. Дед из под Шостки, торговый. Не только о деньгах думал. Стихи писал, рисовать любил. Надо же, а у внука мир сузился до цента.

— Мелкую монету выбрали.

— Это верно, — согласился Князь. — Скоро картины под миллион пойдут.

— Суки, — прошипел Томас.

— Эти ребята всё рассчитали до мелочей. Кто надо напишет, кому прикажут похвалят. Это же не тема — конфетка! Художник в изгнании, ностальгия, сын за океаном, тоска по папе. Даже трагическая смерть Андрея — такой подарок!

— Неужели правда?

Князь вздохнул.

— С вашей тяжелой руки потеряли мы Андрюшу. Научили вы его на беду от друзей хорониться. Помните Гараняна?

— Конечно.

— Это был его единственно близкий человек, друг отца, постоянный работодатель. Так этот Гаранян продал Андрея. У него с Фф был уговор — во время выставки, с субботы на воскресенье, устроить кражу картин. Для этого из Нью—Йорка вылетела бригада архаровцев. Они, кстати, сейчас в Киеве в аэропорту сидят — мои ребята с таможни их пеленают. Надолго не задержу, но всё же... Гаранян должен был получить сто тысяч, а Краснофф все работы отца и сына. Андрей, придя к Гараняну, прочитал его мысли. Пошел домой, взял пистолет, вернулся и нашего свидомого любителя живописи, как собаку — в лоб.

— Да кто же знал? — простонал Томас.

— Одного не пойму... За всю жизнь никого пальцем не тронул, а тут расчетливо, спокойно... Ба-бах в кочан.

— А потом?

— Милиция к нему домой, а мальчика уже нет. Застрелился.

— Надо же...

— Не переживайте. Андрея похороним, выставку проведем, картины никто не тронет — лично прослежу. Пусть они там бесятся, но все наше останется у нас — таково желание усопшего.

— Завещание есть?

— Сам я его не видел, но считается что есть. А нет, так напишем.

Помолчали.

— Томас, у меня тут работы ещё минут на пять. Полежите спокойно, отдыхайте — самое вредное позади.

Томас рад бы помолчать, но такой шанс, Князь и он одни, да ещё в таком щекотливом положении. Чертыхальски подмывало спросить, что он задумал провернуть в Городке, ведь Князь без особой надобности и лишнего шага из Киева не делал. Набрался уже было храбрости, но осекся... А вдруг он уже знает про его историю с тем проклятым домом? Сам себе ответил: «Конечно же, знает!».