Павел Брыков - Томас

Вторая ступень.

Мысли летучими мышами разлетелись во все стороны. Неужели он прожил сто лет? С виду парубок хоть куда, но если бы нагнал прожитые годы, стал бы похож на древнего мухомора-лесовика. Может, поэтому ноги не гнутся и в коленях слабость? А вдруг вот прямо сейчас он постареет? Войдет в комнату, поздоровается и, как в кино показывают, за минуту высохнет, превратившись в мумию? Вот смеху-то будет!

Третья ступенька. Мокрая тряпка. Порожек.

Костяшками пальцев ударил дверь — та со скрипом открылась. Вошел в прихожую. Побеленные когда-то стены у потолка черны от сажи. Паутина. Небольшое окошко без штор. В углу шкаф времен 1812 года и за ним канцелярский стол, усыпанный всяким хламом. На грязном полу валяются ржавые запчасти двигателей, свечи, форсунки, корпус стартера, несколько труб, батарея — маленький склад собирателей металлолома. Воняет лаком и старой краской.

Переступив через покореженный карбюратор, Томас пересек прихожую и потянул на себя тяжелую оббитую остатками войлока дверь. Вошел в дом. Светлая комната. Выцветшие на солнце желтые как бы обои; усыпанный мусором, асбестовым крошевом и песком дощатый пол, прогнивший потолок в разводах, но первое, что бросилось в глаза — печь. Чугунные плиты сняты, кирпичная кладка осыпалась, и Томас увидел нутро дома: место, в котором когда-то горели угли, обогревая и кормя живущих здесь людей. Сейчас очаг был похож на дырку от вырванного зуба.Старые кирпичи, потрескавшаяся штукатурка на трубе, почти белая зола и раскрошившиеся угли — всё это, как свидетели в суде, указывало, что жилище, в которое пригласили Томаса Чертыхальски, мертво.

У раскрытого окна на кривых ножках стол, застеленный древней, недавно отмытой клеёнкой — на ней ещё видны свежие разводы. Бьющие из окна солнечные лучи малюсенькими светлячками пересекает пыль. Две девушки сидят за столом, сложив руки перед собой, как примерные школьницы. Одна совсем молоденькая, худая, с черными тенями под глазами. Не выспалась, что ли? На голове черный платок, повязанный на старушечий манер, с параллельными складками на висках. Без косметики. Смуглая кожа, большие карие глаза. Вторую девушку Томас узнал — это была та самая «попадья» со страшными глазами. Такой же черный платок, темно-синяя кофта с длинными рукавами в мелкий горох и, Томас готов был ручаться, под столом пряталась длинная, опять же черная юбка. Она сидела, опустив голову, скрыв лицо так, чтобы были видны только её длинные ресницы и кончик носа.

На клеёнке лежит стопка «Донецкого Кряжа», пара ручек и новенькая раскрытая школьная тетрадь. Белый чистый прямоугольник выделялся на фоне неопрятной комнаты, приковывал к себе взгляд, как бы крича: «Лучше на меня смотри, а не по сторонам: в доме паутина, хлам, запустение, в шкафах рай для моли, а нетронутая чистая бумага — это портал в новое измерение, где оживают сны, где день беззаботен и легок; там зимняя нега и плед у камелька, чай в граненом стакане, писк синиц у кормушек и шум ветра в кронах акаций».

Шепот белых листов стих и в воображении Томаса вдруг мелькнуло дикое видение: вот девки сейчас закроют тетрадь, вскочат на стол, захохочут, засвистят, закричат пьяно: «Ге-гей! Не угадал, не угадал!», — подол задерут, показывая срамные места и, схватившись за руки, подпевая, начнут здесь же, на столе, плясать канкан, пока от тряски ножки не подогнутся, и они с хохотом не упадут на грязный пол...

— Добрый день, а мы вас ждали. Проходите, пожалуйста, — сказала девушка, указывая на стоящий в углу табурет.

Когда первые слова были произнесены, разум Тихони прояснился, глупые образы исчезли, и в голове всё встало по местам. Существует только здесь и сейчас.

— Добрый день, — ответил Томас, подумав, что вежливость — это добродетель хорошего гостя.

Царапая ножками пол и, оставляя в пыли полосы, подтянул табурет. Поставил не вплотную к столу, а так, чтоб было место для маневра. Присаживаясь, забросил ногу за ногу, скрестил руки на груди и сказал с насмешкой:

— Вот не думал, что еду к двум барышням. Могли б предупредить, цветы захватил бы, бутылочку вина, фрукты.

— Мы вас пригласили не для этого, — ответила девчонка.

— Почему?

— С такими как вы, мы не пьем.

Томас удивился.

— Это ещё почему? Лицом не вышел? Или манерами? По-моему, это у вас с ними не очень. Я имею в виду второе, — добавил Тихоня. — Вы меня приглашаете, можно предположить, что знаете, как меня зовут, кто я, а сами не представляетесь.

— Вы — Томас Чертыхальски, известный также как Тихоня, — сказала девчонка. — Проходимец, развратник, шарлатан.

— Даже так? — брови Томаса непроизвольно поползли вверх. Странно, но ему было неприятно слышать такую оценку от молодой и симпатичной особы.

— Я, — Натаван. Это моя сестра Кристина.

Томас подумал: понятно, приезжие. Вот тебе и примета времени — вернулся домой, а тут инородцы ловят и старым бельем в нос тычут. Нехорошо это, неправильно, несправедливо.

— Если вы такого низкого мнения обо мне, то зачем пригласили? Пристало ли девушкам принимать у себя дома развратника? Вы знаете, что Казанове нравилось общаться с двумя барышнями? Он считал, что двух легче склонить к близости, чем одну. Не боитесь?

— Казанова давно горит в пекле. Там и вас заждались.

— С чего это? И кто меня туда отправит? — рассмеялся Томас. — Уж не вы ли? Это первое. Второе, вы хоть имеете представление, о чем говорите?

Подруга «попадьи» нахмурилась, успела сказать: «В Библии...», — но Томас поднял руку, погрозил пальцем и, повысив голос, отчеканил:

— Ми-ну-точку. Не стоит при мне упоминать эту книгу, хотя бы из уважения к себе. Библией меня не пронять. То, что написано людьми, пусть люди и слушают. Там есть про рай и ад — людишкам нравится. Только не надо мнеугрожать тем, что совершенно не страшно. Отправить туда, не знаю куда? Хороший разговор у нас получился.

Томас встал.

— Разрешите откланяться. Знаете ли, дела.

«Попадья» начала что-то быстро писать в тетради.

Натаван скосила глаза.

— Моя сестра просит вас остаться.

— Зачем?

— Она хочет предупредить.

Томас рассмеялся, но смех получился наигранным — он сам это чувствовал.

— О чем?

Кристина вывела в тетради одно слово. Крупными буквами.

Натаван прочитала:

— Смерть.

Томас невольно сел на табурет.

— Девчата, вас не понять. Одна грозит отправить подальше, вторая отср ачивает командировку. Вы как-то разберитесь между собой, чего хотите.

Кристина быстро выводила строки, царапая бумагу. Натаван читала:

— Вам угрожает опасность. Вам желают смерти.

Томас начал злиться.

— Деточка, я последние сто лет живу с топором над шеей. Меня резали, я тонул. Три раза. За моими плечами пять автокатастроф, семь завалов и медведь-шатун с бешеной росомахой в придачу. Мне на роду записано погибнуть молодым, но как-то выжил.