Павел Брыков - Томас

Костя опустил мешки возле гаража. Здесь была настоящая стройплощадка, с ручной бетономешалкой, укрытыми тканью лопатами, ведром с мастерками. Видны горки песка и земли — песок старый, а земля ещё свежая. Вообще, все пространство, кроме центра, было занято. Тут лежали скомканные, старые, приспособленные для выноса мусора, простыни, стояли залитые водой под завязку бочки. Мотки, вернее, целые бухты проволоки, как гигантские бублики лежали возле ржавой двуручной пилы и старого, почерневшего от времени козла. Вдали возвышались перепачканные цементом и гипсом леса, под которыми прятались тачки нескольких видов. Томас ещё подумал, что кто-то коллекционирует старинные автомобили, а здесь собран небольшой парк емкостей для перевозки сыпучих и жидких материалов. Много чего здесь было — что пряталось в темноте, а на что-то Томас просто не обратил внимания.

Разминая плечи, хозяин повернулся к Томасу, и протянул руку.

— Спасибо, дружище. Выручил.

У Тихони, когда он открыл ладонь для рукопожатия, вдруг екнуло сердце. Художник его чуть не покалечил, а этот... Мало ли что может произойти? Но обошлось...

При свете Томас уже внимательней рассмотрел хозяина. Хм, первое впечатление не обмануло — захочешь нарисовать шарж — смело ваяй белку и не ошибешься. Только ушей с кисточками не хватает, а так все на месте: большие навыкате глаза, нос, как у Павла Первого, только крупнее, пухлые щеки, большие губы, улыбка арбузной коркой и, конечно же, передние зубы — ну, настоящая смешная мультяшная белка! Бывает же такое?!

— Томас, — представился Чертыхальски, ощущая, как его словно окатило кипятком по спине — он назвал своё настоящее имя! Кто его только за язык дернул!

— Костя. Сейчас быстро чаек сварганю, но... Есть ещё вариант. Для такого случая храню веточки вишни. Пробовал?

— Конечно. Абрикосы, вишни или яблони. Залить кипятком и подержать минут десять. Отвар получается вкусный и полезный. Малина так же ничего, а чтобы вообще крышу снесло — в кипяток бросить ягоды кизила.

— Ага, — кивнул Костя, — по жаре в самый раз. Я, правда, потом потею, как гиппопотам.

— Ты лучше скажи, чего не спиться.

— День занят. Приходится работать по ночам. Дрыхну до обеда, а потом в типографию. Уже привык.

Вот сказал «уже привык» и тут же заулыбался во все свои... сколько там осталось? Раз-два-три... не больше двадцати зубов. Вдруг Томас увидел, понял, осознал, прикоснулся к истине, что для Кости Иванова больные зубы — это великое благо. Он этого не понимает, боится их лечить, а потом вырывать, но ему лучше будет без задних коренных, но особенно — без коронок. Железных коронок. Почему? На этот вопрос у Чертыхальски пока не было ответа...

Костя улыбался, как могут улыбаться счастливые дети. При взгляде на его довольное смешное лицо, Томас не заметил, как у самого губы растянулись от уха до уха. Вдруг Иванов сорвался с места, побежал в дом, и оттуда донеслось грюканье железной посуды. Свет мигнул, и через какое-то время раздалось шипение — на кухне включился старый электрический самовар. Костя крикнул:

— Пошли руки помоешь.

Томас поднялся по ступеням и, для порядка, пошаркав подошвами кроссовок о лежащую у порога тряпку, вошел в дом. Вид жилища и царящие тут запахи говорили о том, что здесь уже давно ведется ремонт, и всё делает мужчина — женщина ни за что на свете даже на одну ночь не позволила бы оставить такой свинарник. Стены и потолок не оштукатурены — полы застелены крагисом и старым заляпанным краской, белилами и ещё какой-то гадостью линолеумом. Перечислять всё, что здесь было навалено — зря только бумагу изводить, но вы должны понимать, почему Тихоня, внимательно посмотрев по сторонам, пришел к любопытному выводу. Он подумал: «А этот „красненький“ на самом-то деле — столь нелюбимый Андрюшей Сермягой персонаж — несун!». Как ещё можно объяснить наваленную на диване стопку рулонов обоев, большинство из которых были разной раскраски и рисунка? Тихоня знает, что такое ремонт. Если собираешься клеить обои, то подбираешь одного вида, хранишь в сухом месте и отдельно от остальных. А клей? Пакеты разных марок горкой свалены в углу. Там же стоят ведра с замазками, коробочки с какими-то пастами, открытые и закрытые банки из-под краски, герметики. Батарея из флаконов монтажной пены. На полу у стены рассыпаны рейки плинтусов. Дальше — пластиковые ведра, в которых гора шурупов, гаек, болтов, саморезов, мотки ниток, веревок, проволоки, разноцветные «бублики» изоленты и прочая, и прочая полезная в хозяйстве хрень. Все было разбросано без особой логики и порядка. Мелкие яркие детали существовали отдельно от пыльной громоздкой мебели — стульев и укрытого ковром дивана, столов с высокими ножками, чтобы работать у потолка — явно сделанными самим Костей; двух шкафов с открытыми настежь дверками — там лежали перфоратор и электродрели, пластиковый футляр, в котором хранились сверла, насадки для перемешивания раствора и красок, несколько фотоаппаратов — это уже повыше, где полки были чище. Да чтобы упомянуть всё, что хранилось в гостиной и зале, надо ещё страниц десять потратить! Кто же это будет читать? Скажу кратко — если во дворе ещё был относительный порядок, то в центре дома без сноровки и особых навыков ногу можно было сломать.

— А где руки помыть? — спросил, наконец, Томас.

— По коридору и направо, — ответил Костя, рассматривая этикетку стоящего на подоконнике растворителя — у него, после сидения под корытом на коленях появились черные пятна.

Тихоня зашел в ванную. Просторная. Унитаз, душевая кабинка, змеевик полотенцесушителя, стиральная машина, пластиковое глубокое ведро для грязного белья. Стены покрашены и в одном углу положена белая плитка. Относительный порядок — здесь ещё было заметно присутствие женщины.

Сполоснув руки и вытерев их о чистое банное полотенце, Томас вышел в коридор. Скорее по привычке и повинуясь природному любопытству, он прошел чуть дальше по коридору, приоткрыл дверь и заглянул в соседнюю комнату. Я уже говорил, что Чертыхальски хорошо видел в темноте, но здесь его талант не понадобился — полоса света, струясь из щели между шторами, перерубала спальню наискось, подсвечивая детскую мебель, смешные и забавные рисунки на стенах. А ещё Тихоня заметил странные, необычные, удивительные игрушки. Он хотел посмотреть на них тихо, не привлекая внимания, но что-то в нём потребовало включить свет, чтобы «красненький» понял, где он находится.

Рука потянулась к включателю и замерла. Как поступить? Тихо или с открытым забралом?

Хотя, к чему уже таиться, когда он назвал свое имя, тем самым, вручив хозяину этого дома свою судьбу?

Щелчок. Свет зажегся. Тишина. Нет, разум по инерции фиксирует шум закипающей воды в электросамоваре, дыхание ночного ветра за окном, далекий лай собак; в соседней комнате под ногами Кости жалобно скрипит крагис и доски, тикают часики на стене, где-то в доме возмущенно затренькал разбуженный в этот поздний час волнистый попугай, но для Томаса Чертыхальски мир умер. Такое бывает. Маленький мальчик попал в мешок к Деду Морозу, сластену на ночь заперли в магазине с конфетами, любитель марок в руки взял старинный альбом давно умершего филателиста; букинист, сняв суперобложку с найденного на развалах «кирпича», понял, что под фантиком пряталось первое издание редкого романа... В таких случаях невольно дыхание спирает, начинают дрожать руки, в голове всё сдвигается и кажется, что у тебя под языком аскорбинка счастья. Нечто подобное сейчас испытал Тихоня: ладони вспотели, волосы на затылке встали дыбом, и глаза метались по комнате не в силах остановиться на чем-либо одном.