Павел Брыков - Томас

В сотый, тысячный раз Томас спрашивал, мог ли он тогда попросить что-то иное для себя? Конечно! Ему всегда хотелось иметь свой дворец. Большой дом с башенками, садом, лужайками, конюшней и автопарком. С прислугой, садовниками, красивыми служанками. Или парусник со своей проверенной командой. Что может быть лучше кругосветного путешествия? Пусть другие толкаются в тесных городах, наблюдая вокруг себя перекошенные от злобы, зависти, ненависти лица людей. Ещё он мог наказать своих обидчиков — список таковых уже тогда был длинным. Насладиться мучениями врагов, стоя рядом с их распятыми телами и хохоча во всё горло — это же прелестно!

Мог пожелать... пожелать... желать...

Наконец Тихоня заснул.

Утром Томас как смог привел себя в порядок, побрился, позавтракал, поцеловал ещё спящую Лесю-Олесю в щечку и отправился по делам. После ночи размышлений ему не сиделось взаперти — душа требовала розового, красного, фиолетового. Работа с чистенькими подходила к концу, поэтому Тихоне надо было расставить все по полочкам, определиться раз и навсегда, стоит ли потрошить номер «один» или нет, взять ещё какую-нибудь дополнительную «шестерку» или вообще отказаться от этой затеи. В конце концов, хотелось просто погулять по городу, окунуться в толпу простых людишек, и с их помощью смыть с себя запах чистеньких.

Первым делом он проехался на кольцевом трамвае. Вышел возле второй больницы и спустился к скверу Коммунаров, что у иняза. Купил мороженое и сел на лавку под каштанами напротив памятника импотентам — высокой гранитной стелы. Такие посиделки Томас раньше называл рыбалкой. В конце двадцатых каждый день был похож на фестиваль. На глазах Томаса зарождался неведомый, сияющий гранями непостижимой человеческой души мир. Рушились древние, оставшиеся от дореволюционных времен грехи и зарождались новые. Сначала Томасу Чертыхальски даже казалось, что революцию люди устроили не против царя, церкви, древнего, даже дремучего бытия, а против их племени, но... Природа греха взяла своё, в который раз доказав незыблемость постулата о слабости человеческой сущности. Но, надо быть честным до конца: люди советского времени всё же мало походили на себя прежних. Они жаждали знаний и не стеснялись этого. Они тянулись к свету, пусть даже электрическому. Им было тесно в их старых лачугах, на их темечки давили низкие двускатные потолки, поэтому они всё рушили, крошили, сносили, взрывали, безжалостно уничтожали окостеневший за века уклад.

По выходным люди собирались в парках культуры и отдыха, чтобы попеть, поплясать, поплевать семечек, выпить пивка и кваску. Вот тогда-то, в те безмятежные милые его сердцу годы, Томас так полюбил посидушки. Народ, пытавшийся забыть Гражданскую, быстро зажигался, споро работал, весело отдыхал, даже грешил с огоньком. Парни знакомились с девчатами, устраивали спортивные соревнования, — городки там, шахматы; огородные — кто больше тыкву вырастит... Иногда ходили в кулачки рудник на рудник, улица на улицу, но не так, как раньше, без былой злобы и свинчаток.

Для Томаса Чертыхальски то были золотые деньки. Он тогда работал, вернее служил в местном ДОПРе — охранял шпану, растратчиков, поджигателей, а в свободное время гулял между новых клумб и фонтанов, любовался цветочками... Подмигнёт девушке, погладит собачку, купит семечек и сядет на лавку — ждать собеседников. Дальше — по обстановке. Барышня? Вот вам и любовное томление. Комсомольцы? Почему бы ни сходить к ним на собрание, посмотреть, как они организуют шефство над холостяцкими казармами, заставляя лентяев убирать в своих каморках, стирать белье, занавески вешать. Нравилось за партийными наблюдать, особенно когда они организовывали коммунистические почины. Ну там, в противогазах бегать, устраивать велопробеги, избы-читальни открывать... В общем, веселился как мог. Но больше всего Томас любил общаться с местными интеллигентами, с людьми образованными, умными, старорежимной закалки, бывшими эсерами, кадетами, анархистами. Сам университетов не заканчивал — образование Тихони, напомню, было начально-теологическое. После «Ясноокого» других более породистых юнг ждало продолжение учебы в Коллегии, а ему, рожденному женщиной, пришлось возвращаться домой; поэтому, чтобы не прослыть тупицей, в местной библиотеке Чертыхальски перечитал все книги, незнакомые слова записывал в специальную тетрадку и заучивал наизусть.

Интеллигенцию Томас любил за предсказуемость, однобокость, за все эти разговоры о предначертанности великого пути России, о великих Революциях, о роли великой личности в истории. Однако вот странность. Как показала практика, у интеллигентов высокопарные заумные вопросы почему-то всегда сводились к частным ответам. Тихоня умел слушать, внимать советам, рассуждениям. Он знал, что рано или поздно эти очкарики с аскетическими лицами, горящими глазами, фанатики, азартно проповедующие атеизм, отдадут ему душу оптом и в розницу. И не за мир во всем мире, не за победу пролетариата над Антантой, не за доходчивый ответ Чемберлену, а за банальное восстановление половой функции организма, изобретение вечного двигателя или спасение любимой доченьки-растратчицы из сырых застенков бахмутской тюрьмы.

И стояло! И крутилось! И спасалось! — а новоявленные, когда-то царские, а теперь советские интеллигенты, говорящие о возвышенном, о новой народной религии, государстве, литературе, после беседы с простым рабочим парнем вдруг переставали быть людьми... Чертыхальски поражался, почему эти когда-то набожные и привыкшие думать, что умнее их нет на всем белом свете люди доверяли ему самое дорогое, что может быть у человека, ему — незнакомому им юноше? Даже не комсомольцу! Юноше, который так жадно внимал их видению развития страны, континента, человечества, наконец... Верили собеседнику, который непостижимым образом перед ними превращался в факирапрофессорамедиума-иличтотамещётакогостранногоможнопридумать. Завоевав первое внимание, Тихоня заставлял собеседников его слушать, кивать, поддакивать и соглашаться на простой научный эксперимент — узнать эмпирическим путем, есть ли душа у человека или нет.

Да, лихое было время, бесшабашное...

Может ностальгия тому виной или скука, но Тихоня решил вспомнить прошлое. Закинув удочку, он стал ждать, что произойдет, какую историю подкинет Городок. Время тянулось медленно. Мимо проходили очкастые студенточки с книжками в сумках и рюкзаках, мамаши возили в колясках капризных малышей. Куда-то спешили потасканного вида мужчины в спортивных штанах с «пузырями» на коленях, бабушки с авоськами, парни с приятно пахнущими спичечными коробками в карманах «адидасовских» костюмов.