Антон Лаптев - Сумерки

Зайдя в кабак, Ломакин сумрачно кивнул сидевшему у стойки с перевернутыми, чисто вымытыми стаканами кабатчику и прошел мимо кухни, всегда напоминавшей художнику ад, в потаенную комнатку, где играли уголовники. Посреди стола высилась горка медяков, а на почетном месте, как обычно, сидел Фима Крест, по правую руку которого стоял Александр Рамазанов. Увидев вошедшего в комнатенку художника, убийца тотчас прервал игру и направился в шептальню. Рамазанов и Ломакин проследовали за ним.

— Ну здоров, что ли, Родион Ильич, — обрадованно приветствовал Ломакина Фима Крест, косясь на сверток, что художник все еще держал под мышкой. — Изготовил, значится?

— Изготовил, — весело закивал головой Ломакин.

— Ну вот и славно. Я — тебе, ты — мне, — заключил Фима Крест, принимая из рук Родиона сверток. — Вот, возьми. Да бери ты, не стесняйся, — протянул он Ломакину два червонца.

Ломакин хотел было отказаться от денег, но очень уж хотелось есть, а потому через силу взял и стал вертеть в руках.

— Что, Родион Ильич, ищешь, нет ли на бумажках крови сироток и вдовушек? — противно засмеялся Рамазанов и обратился к Фиме Кресту: — Проверить бы надобно сверток. Чего там художник притаранил?

— Да я Родиону Ильичу верю, — благодушно заметил убийца, смеясь одним ртом.

— Ладно, я пошел, — сказал Ломакин и направился к выходу.

— Что, даже не почаевничаешь? — хитро спросил Фима Крест, передавая сверток подошедшему мужику в линялой рубахе навыпуск.

— Нет, — отказался от угощения художник.

— Ну как знаешь.

Ломакин вышел из кабака и зашагал по набережной канала. На душе его было легко и весело. Он все боялся, что убийцы догадаются про подделку, но вроде бы обошлось.

Художник успел отойти уже порядочно, когда страшный взрыв потряс спящий Петербург. Родион присел от неожиданности и накрыл голову руками, спасаясь от падающих с неба осколков камней. Обернувшись, он увидел, что вместо кабака сияла в полуподвале дома черная дыра, из которой, как из настоящего ада, вырывались клубы пламени и шел густой дым. Ломакин бросился к кабаку. Неожиданно из дыры в стене вышел почти полностью обгоревший человек. Он шатался и страшно хрипел. Это был кабатчик. Увидев Родиона, кабатчик направил нетвердые ноги к нему, шепча: «Мы ж только развернули сверток-то», а затем упал на дорогу. Где-то вдали завопила женщина. Ломакин повернулся и со всех ног бросился бежать прочь от места происшествия.

Пробежав несколько кварталов, он остановился и перевел дыхание. Только сейчас ему в голову пришло, что ведь и он мог умереть, если бы согласился на приглашение убийцы испить чайку.

«Значит, это была не подделка!» — осенило Родиона.

И тут же страшная догадка осенила художника. Ведь ростовщик его руками убил своих убийц, да и его самого тоже хотел убить, но не вышло.

«Посиди с ними часок, поболтай», — вспомнились Ломакину слова Фирсанова.

Сердце сильно-сильно сжалось в груди, да так, что стало невозможно дышать. Родион зашатался и принужден был прислониться к стене. Мимо него промчались тройки с пожарниками, гремя колоколами. Ломакин проводил их пустым взглядом, оторвался от стены и направился сам не зная куда. Вскоре ноги сами привели его на Сенную площадь к парадному подъезду. Ломакин медленно поднялся и позвонил.

Дверь открыла Сонечка. Видимо, она уже спала, потому что на ночную рубашку ее была накинута только длинная шаль.

— Господи, Родечка! Родион Ильич, да что же с вами?

Софья, обхватив Ломакина за плечи, провела его в квартиру. Молодые люди прошли в девичью спальню, в которой горела одна-единственная свеча. Усадив Ломакина на стул, Сонечка заметалась, принесла чаю, крендель, сунула все это в дрожащие руки художника и только тогда уселась тут же на краешек кровати.

Ломакин прежде никогда не бывал в спальне Сонечки, а потому он с удивлением озирался. На стенах висели все его картины, подаренные когда-то давно Софье и генералу. Оглядевшись, Родион уставился на девушку и тихо произнес:

— Вот так вот. Все это и случилось.

Софья разом поняла, что произошло нечто страшное. Она встала, подошла к Ломакину и молча обняла его, прижав голову к своему животу. Художник силился, силился, но нервы его уже были на пределе, а потому такое простое и доброжелательное действие со стороны Сонечки его обезоружило, и слезы разом хлынули по пыльным щекам, испачканным сажей оставляя на них чистые бороздки.

— Господи, Родечка, родненький, успокойся. Все уже позади. Успокойся, миленький мой.

Безбородко доехал на извозчике до Нарвских ворот. Кругом уже была ночь, только неясные звезды кротко светили в небе серебряными точками. Иван прошел несколько шагов и увидел небольшой, в четыре этажа, дом, тот самый, что описывал ему издатель Содомов. На бельэтаже дома в окнах ярко горел свет, а из распахнутого окна тихо лилась приятная музыка. Иван стоял на тротуаре и, задрав голову, слушал, как кто-то наигрывает на рояле мелодию. Ему тотчас же представилась Лизонька в розовом платьице, сидящая за инструментом, а рядом он, во фраке, переворачивающий ноты. Картина была столь красочной и яркой, что на лице Ивана появилась радостная улыбка. Однако внезапно картина рассеялась. Музыка на мгновение прекратилась, и раздался голос княгини Долгоруковой, которая говорила что-то по-французски. Тут же в ответ раздался голос графа, отвечавшего ей.

Безбородко залился краскою гнева. Кулаки сами собою сжались, и если бы поблизости оказался камень, то он непременно запустил бы его в открытое окно. Однако же камня нигде не валялось, и Иван не стал совершать глупых мальчишеских поступков. Вместо этого он, собравшись с мыслями, решительным шагом обошел дом и отыскал черный ход. На его счастье, тот оказался не закрыт. Безбородко приоткрыл дверь и заглянул на лестницу, что вела явно в квартиру графа. На лестнице никого не было. Иван прошмыгнул внутрь дома, закрыл за собой дверь и встал как вкопанный, прислушиваясь к звукам, доносящимся из квартиры. Стояла полнейшая тишина. Постепенно глаза молодого человека привыкли к темноте, и он стал различать предметы, окружавшие его. Увидев стоявший у лестницы топор, Иван прихватил его с собой и направился наверх к двери, ведущей на кухню.

Маленькая кухонька была слабо освещена догорающими в печи углями. Их зловещие красноватые бока пугающе выглядывали сквозь частые прутья заслонки, словно глаза какого-то неведомого зверя, возжелавшего непременно затаиться в печи, чтобы затем напасть. Безбородко мотнул головой, прогоняя видение, и поспешно вышел из кухни в длинный коридор, в середине которого из распахнутых дверей ярко освещенной гостиной звучала мелодия. Далее Иван разглядел плотно затворенные двери спален, покрытых мраком. В другом конце коридора виднелась прихожая, чье небольшое пространство было сплошь заставлено дорожными кофрами и сундуками. Видимо, прав был ростовщик, решивший, что граф собирается уезжать в самое ближайшее время за границу.