Александр Бруссуев - Радуга 2

— Так почему бы сейчас этим не заняться? — Нет, все-таки ночью, знаешь ли, безопаснее. Менты — они- по ночам в здании спать любят. Это на территории они патрулирует, поживу ищут. То есть, конечно, поддерживают порядок и пресекают правонарушения. В управу въехали — и сразу с копыт. А дежурный на телефоне спит, чтоб звонок не прозевать от взволнованных граждан.

— Дежурный такой маленький? — не удержалась Саша. — Нет, телефон такой большой, — ответил Макс. — В замкнутом помещении поста управления ФВУ было тихо и неинтересно. Вероятно от того, что тьма, особенно подсвеченная тусклыми красными глазками сигнализации, всегда навевает некое уныние. Изредка откуда-то долетали особо яростные взрывы хохота и нецензурщины. Значит, кто-то из стражей порядка находился в непосредственной близости с вентиляционными трубами.

Макс, тоже тяготившийся ожиданием, хмыкнул и произнес:

— Надо же, никогда не думал, что в родной управе уйду в- подполье.

Саша ничего не ответила. По специфике своей работы ее вообще можно было называть подпольщицей со стажем: не государство терпело ее, а она — государство. Впрочем, как и все остальные сотрудники «Дуги».

— Кто за честное знамя и честное слово сам собой был- обязан идти умирать… Кто был в Вере силен и душою не мелок, отдавал душу Богу, а Родине — кровь, чтоб строителю общества чистых тарелок помешать изнасиловать жизнь и любовь, — снова, как речевку, выдал майор.

— Это чьи стихи? — спросила Саша. — Это песня коллектива «Полковник и однополчане». Мне- чуть выговор с занесением не вкатали за то, что слушал как-то на дежурстве. Удивительно, почему они во все времена боялись стихов, прозы, просто суждений о прошлом и настоящем? Наверно, потому, что честь и честность физически отторгаются теми пророками, что обещают великое будущее. Боятся они этого, как черти ладана. Каждая дрянь, лезущая во власть, врет о грядущем величии. И никто из них не скажет: «Ребята, давайте попробуем остановиться хотя бы на этом уровне. Не нужны больше интеграции, оптимизации и глобализации. Ну их в пень!» Потому что мерзость душевного запустения заразна. Быдловатый народ не оценит потуг удержаться на месте, ему веселее катиться под откос, подгоняемым ветром обещаний.

— Вот и докатились, — сказала Саша. — Станция Дно. Поезд- дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Вообще-то, зачем ты говоришь об этом? Честность, порядочность, чувство меры, мораль. Ты же сам до недавнего времени стоял на защите общества, отчаянно отдающего гнилью? Вам-то было все равно. Фуражка в лоб, дубинку в руки — получите свободу творчества. Это же вы следите, чтоб не дай бог мысли в головах не возникали. Детишкам в садиках и первых общеобразовательных классах говорят: честность, доброта, справедливость. А с десяти лет уже начинается обратный процесс, старательное выбивание из мозгов этих понятий. Как с этим мириться? А вот так, иначе банда адвокатов разорвет на части, а толстая тетка, или лопоухий дядька закатает со всем прилежанием на промывку мозгов через внутренние кровотечения. И это за то, что всего лишь стих написал или, даже, прозу.

— Согласен, согласен, виновен, не оспариваю, — Макс, — наверно, даже поднял руки. — Это сущность государственного строительства. Государство — это не благотворительная организация. Государство — это, в первую очередь, карающий меч. Армия нужна для защиты от посягательства извне, для подчинения новых территорий. А остальное — внутренние дела, уж не обессудьте. Иначе никак. Все будто по заветам мерзкого политикана, ханжи и пройдохи греческого Платона.

— Древнегреческого, — поправила Саша. — Да пес его знает, древнего — или не очень, — ответил- майор. — Уж больно много ссылок на Сократа, Фалеса, Анаксимандра, Аристотеля, Анаксимена, Ксенофана, Пифагора, Гераклита и прочих философов. Жили они, якобы, в пятом веке до нашей эры, печатных станков тогда не было, книги от руки переписывались тиражом 2–3 экземпляра в год. Устная молва тоже избирательна — гораздо интереснее сплетни пересказывать, или волшебные сказки про добро и справедливость. Откуда же тогда через тысячу лет, что ни монастырская книга — то цитаты «древних» греков. Ты вот, к примеру, помнишь какие-нибудь перлы Ивана Васильевича Грозного или Сергия Радонежского?

— Ну, если старинные рукописи или узкоспециальную- литературу посмотреть. Что-нибудь, типа «отсель грозить мы будем шведу». Шучу, шучу, не падай в обморок.

— Зато мы с легкостью можем процитировать Михаила- Иосифовича Веллера, или, даже, президента Саркази, — сказал Макс. — Потому что они наши современники, и взгляды их нам понятны. Не то, что слова Ивана Грозного.

Майор замолчал, помалкивала и Саша. Бункер ФВУ тоже не пытался издать ни звука.

— И о чем мы тут так серьезно разговаривали? — спросила, — наконец, Саша.

— Да ни о чем серьезном, наверно, — ответил Макс. — Так, — время коротали. Хотя, подожди, серьезное — это стихи. «Во всех стихах есть боль» — это сказал американский пьяница ирландского происхождения бунтарь Джим Моррисон. Я бы добавил: кроме гимнов. Там — понты. «Doors» — это образ восприятия действительности, это стихийное бедствие для Штатов, как государства.

— Поэтому он и помер в свои 27 лет с самым популярным- «политическим» диагнозом: острая сердечная недостаточность, — проговорила Саша. — Домяукался. Хотя, говорят, что на кладбище Сент-Дени в Париже похоронили совсем не Моррисона. Его тело не видел никто, кроме его верной девушки. Сидит он сейчас на острове и пьет свой виски.

— Точно, в обнимку с Элвисом Пресли. — Они снова замолчали. Каждый уже давно сидел в своем углу. В голове сделалось настолько пусто, что туда заполз сон, незаметный, будто, явь.

— Саша, — внезапно сказала темнота голосом Макса. — Пора. — Два часа ночи.

— Да, да, — ответила девушка, протирая глаза. — Пора.

Макс одним пинком высадил дверь из ненадежного запора замка. Судя по всему, он неплохо ориентировался в устройстве и расположении этой пресловутой ФВУ.

Подвал, куда они выбрались, был замечателен двумя своими качествами: небольшим подвальным окошком, все из того же пластика, и странной освещенностью. Остальное — все как всегда: полки, лопаты, грабли, ведра и прочее. Свет разливался из этого самого окошка, что не совсем соответствовало времени суток, на которое ссылались часы не только Макса, но и Саши. Стоял предрассветный полумрак, грозивший через каких-нибудь полчаса окончательно раствориться в лучах восходящего солнца.

— Странно, — сказал Макс. — Чего это рассвет посреди ночи?

Ломом он ловко отжал хлипкую дверь и махнул Саше рукой.

Во дворе управления было действительно пустынно, из здания не доносилось ни одного звука. Однако машина майора не завелась, сколько он не крутил стартером.