Кларинда - Штамм «Ратоньера»

— А теперь — бежим!

Всего несколько метров отделяло вагон от спасительной тени. Выстрелы загрохотали не сразу, Максим услышал их, уже почти проскочив освещенный участок, мысленно порадовался, обозвав бандитов мазилами… и понял, что до цели добежал один. Кирилл, мальчик из детства, одноклассник, сосед, приятель не разлей вода, скорчился на земле, держась одной рукой за рельсы. Выстрелы не смолкали. Максим, не веря в случившееся, сделал шаг назад.

— Не выходи на свет! — рявкнул Кирилл прежним директорским тоном, тут лицо его исказилось, свободной рукой он попробовал ощупать неестественно вывернутую ногу. Теперь было видно, что вокруг расползалось темное пятно. Окровавленная трава в лучах прожектора казалась черной. Кирилл шарил во внутреннем кармане, нашел, перекинул к укрытию крошечную блестящую искру.

— Держи, — прохрипел он уже другим, стонущим незнакомым голосом. — Флешка!

Совсем рядом послышался резкий хлопок. Кирилл упал лицом вперед так, как никогда не падают живые. Кровь хлынула фонтаном из развороченного затылка.

Бандиты, будто не замечая ничего, продолжали стрелять.

Максим бросился вперед. Флешка не долетела до линии, отделявшей безжалостно освещенное пространство от темноты, всего какой-то метр. Но упала она не на виду, а в траву, негустую, невысокую, но все же в траву, а не на ровную поверхность. Пока он шарил руками по колющимся сухим колоскам, рядом что-то пару раз отчетливо ударило в землю. Он не знал, прошла ли секунда или вечность, пока рука нащупала гладкий корпус. Резкий толчок в плечо чуть не повалил Максима наземь, но он удержался в полусогнутом положении, шатнулся назад, под укрытие вагона. Левая рука онемела. Хорошо, что не правая, мелькнуло в голове, когда он прятал флешку в карман. Прожектор перестал слепить глаза. Не смолкали выстрелы, через их грохот издали пробился знакомый голос, Максим только не мог вспомнить — чей. Закружилась голова, в плечо будто ввинчивался шуруп. Кто-то дернул его за руку назад, дальше от световой границы.

— У тебя кровь! Не артерия? — Лиза быстро ощупывала его плечо, пытаясь определить характер раны. Может быть, боль привела его в себя, и он разом осознал все — Кирилла больше нет, они с Лизой вдвоем против нелюдей, только что спаливших их грузовик, и вряд ли эти твари просто отпустили несчастного старика…

Он встряхнулся. Нет, раскисать нельзя. Дернулся, высвобождая руку, и чудом сдержался, чтобы не завыть от боли.

— Лиз, надо перебраться к тем постройкам. Это наша надежда, там закрытое место, там можно спрятаться.

— Тебе надо перевязать, — шептала Лиза, будто не слыша. — Не артерия, но можно истечь кровью, понимаешь?

— Лиз! Нас раньше пристрелят, какая перевязка!

Снизу, со стороны насыпи, спускавшейся от железной дороги, раздались совершенно неожиданные звуки. Музыка, веселая, дико неподходящая мелодия, неестественно высокий голос, подделывающийся под детский. С первых слов Максим сообразил, откуда доносится пение. Это была одна из записей в плеере Кирилла, ему как вживую представилось, что Лиза фыркает: «Дурь и дребедень», а Кирилл в ответ пожимает плечами: «Почему? Прикольно…» Это так на него похоже, включить стебную песенку в минуту опасности, отпускать шуточки на пороге смерти.

— Это что? — спросила Лиза.

— Это он плеер туда кинул…

Бандиты, скорее всего, тоже услышали пение. Выстрелы не прекратились совсем, но стали реже, будто оттуда, с освещенного пространства, прислушивались.

— Нам надо к подстанции, — вместе с кровью будто голос уходил, становился тише, Максим еле разбирал собственный шепот. — Они будут искать вдоль насыпи, прожектор светит туда. И плеер сигналит. Не держись за меня, мы будем толкать друг друга, мешать бежать.

— Зажми рану, если не даешь перевязать. Пережми другой рукой. Вот здесь.

Пальцы Лизы уверенным жестом медика сдавили плечо Максима чуть выше источника боли. Это привело его в чувство, хотя кровотечение не остановилось.

Пригнувшись, они выбрались в тень с другой стороны цистерны. Здесь, на счастье, разросся не то репейник, не то тысячелистник, не то… Это, в общем, не имело значения. Мертвые, иссохшие за зиму ветки, слегка качались перед глазами. Но это укрытие было коротким, всего несколько метров. Дальше надо было перебегать к подстанции просто в темноте, по открытой местности.

— Пора!

Он старался держаться так, чтобы в случае чего выступить щитом между Лизой и источником выстрелов, но она эту хитрость разгадала, или по-прежнему беспокоилась о ране — держалась ближе к освещенной части подстанции. У самой железной дороги попадался еще мусор со стихийной свалки, дальше его не было, зато трава спутывала ноги и мешала бежать.

Черные фигуры в свете прожектора то казались ужасающе близкими, огромными, мутными, то становились резкими и уплывали вдаль — одновременно с приступами боли. За эти несколько секунд Максим уже подметил закономерность — когда плечо начинало буравить, возвращалась четкость зрения.

Звуки плеера на таком расстоянии стихли, превратились в невнятное стрекотание. Кирпичная стена, прохладная и пахнущая сыростью — бог уж знает, почему, ведь снег здесь давно сошел, оказалась рядом. К ней можно было прислониться, укрыться за ней, но надолго ли?

Прогремела очередь выстрелов, и следом наступила тишина. Слышно было, как шуршала ночная трава, и гудели где-то автомобильные моторы. Еле различимая мелодия смолкла окончательно. Видно, плеер разбили выстрелом. Словно хозяина плеера застрелили во второй раз.

Черные фигуры остановились у насыпи, собрались в круг, расступились. В центре остались несколько человек, они со злостью пинали что-то, лежавшее на земле. Лиза тихо ахнула, приложив руку ко рту, и отвернулась.

— Лиз, ему уже все равно, — прошептал Максим, пытаясь обнять ее за плечи. — Он умер, они ему уже ничего не могут сделать.

Левая рука бессильно повисла. Попытки двигать ею через боль были безуспешны. А говорили еще, что в состоянии аффекта человек не чувствует боли. Выходит, врали.

Черные тени у железной дороги разделились. Кто-то ушел за рельсы, слышно было, как они окликали друг друга. Еще парочка выглянула из-за вагона, за которым только что скрывались беглецы. Только один бандит стоял, наклонившись над лежащим на земле мертвецом.