Андрей Валентинов - Механизм Времени

— Туда!..

Пин-эр подобралась, затянула пояс, сдвинула шапку на затылок. Глянула на Эрстеда. В узких глазах — просьба. Не иероглифы, простая и ясная скоропись. Пусти! — я ринусь по следу...

— Нет. Идем все вместе, — он скривился, гоня боль, подступившую к сердцу. — Вперед!

На берегу людей встретила сырость. От темной глади несло гнилью. Подошвы скользили на дрянной каше, в которую обратились прошлогодние листья. Кусты боярышника ощетинились колючими ветками. Пруд Гласьер, Жантийи — безрадостное место, сюда не ходят по доброй воле. Даже "романтик", начитавшись модного ныне Виктора Гюго, повернет назад — к свету, к жизни.

Хмуро, пусто, мертво.

— Вот!

Тело заметил все тот же Волмонтович. Трость безошибочно указала на недвижный куль, пристроившийся на склоне — между кустарником и кромкой ряски. Эварист Галуа лежал на боку. Левая рука прижата к животу, правая сцеплена в кулак. Лица не разглядеть — утонуло в тени. Черные кудри рассыпались по земле, шляпа упала рядом.

— Не трогайте!

Эрстед подбежал, наклонился, взялся за запястье, желая проверить пульс. В ответ раздался стон — тихий, едва различимый. Кулак раненого разжался, ладонь скользнула по мокрой траве.

— Шевалье. Огюст Шевалье...

Билась, ползла тонкая нитка пульса.

— В живот, — бросил мрачный Волмонтович. — Никаких шансов.

Не верилось. Больница недалеко. Рядом — поляна, где крестьяне грузят сено. Там есть телега... Успеем?

— Очень жаль, — князь отступил на шаг.

— Господа! — голос несчастного звучал еле слышно, но твердо. — Если вы из полиции... Никто не виноват, господа. Была дуэль. Дело чести. Никто не...

Хрип перешел в громкий стон.

— Вы назвали фамилию, — князь присел на корточки, неотрывно глядя на умирающего. — Огюст Шевалье. Кто такой? Какое отношение...

— Не надо! — Эрстед медленно встал. — Поздно. Бедняга не слышит.

Пальцы испачкались кровью. Он понял это, когда вытер пот со лба.

"Анхольт" дал прощальный гудок, пустил в небо редкую струйку дыма. Машину подлатали кое-как, но пироскаф рискнул отчалить. Колеса врезались в воду — сперва робко, затем тверже, веселей...

Удачи, храбрец!

С пироскафом уплыли четверо лаборантов — мальчишки, даже не первокурсники, вольнослушатели из гимназистов. Они догадывались, сердцем чуяли: "Останемся, останемся! Не хотим уезжать!" Пришлось наскоро сочинять сверхсекретное и сверхсрочное послание к Эрстеду-старшему — которому, само собой, требовалась немедленная помощь.

— Слава богу, — застегнув редингот, Андерс зябко поежился. — А ведь туман, господа!

— Так точно, гере кастелян! — с неуместной радостью отрапортовал сеньор-сержант. — Имеет место быть в натуральном виде. В тепло бы вам, подальше от простуды...

Стакан горячего грога — это хорошо, мысленно согласился Торвен. А туман — плохо. Он ждал грозы, с громом, с молнией. Не ради "романтики", чтоб ее! — из-за Банки. Они стояли возле калитки, под надежной охраной вечно молодого принца Ольгера и старины Ольсена. Близкий причал затянуло влажной пеленой. Исчезло небо. Неясным контуром проступали береговые валуны.

— Пошли!

Скрип калитки, скрежет массивного засова. Впереди — пустой двор. Хотели провести газовое освещение — не успели. Безлюдная галерея, острый силуэт донжона, пушчонки возле ворот. Твердыня, прости господи.

— Я — в Башню, Торвен. Поговорю с оставшимися. А ты...

— Дзинь-динь-динь!

Медный дребезг колокольчика был настойчив и долог.

— Динь-дзинь-дзинь!

Пистолет Зануда вынул-таки первым. К воротам, считай, бежали — что оказалось излишним. Бравый сеньор-сержант стоял на посту.

— Закрыто, закрыто! Утром приходите!..

Пистолетом Оге Ольсен не обзавелся. Но по случаю позднего времени сменил алебарду на аркебузу — испанскую, тоже из экспозиции.

Фитиль грозно дымился.

— Я к гере Эрстеду! К гере Андерсу Эрстеду! Позовите его! — или гере Торвена...

Зануда вначале не поверил своим ушам. Затем очень захотел кое-кого убить; возможно, с долгим мучительством. Сдержав законный порыв, он подошел к калитке и открыл "глазок".

Вздохнул горестно:

— "Опять стучится кто-то. Вот досада! Войдите. Кто там?"

За калиткой долго молчали.

— "Это я. Заклятье повторить три раза надо..." — откликнулся неуверенный голосок. — Дядя Торбен, я не Мефистофель. Я...

Зануда махнул сеньор-сержанту: впускай идиота!

— Резервная колонна, — заметил Эрстед и добавил: — Убью паршивца!

Гере Торвен отметил полное совпадений их желаний.

Петли заскрипели. Отворилась калитка, за которой смутно обозначился сам Воплощенный Романтизм — в черном плаще, в широкополой шляпе. Длинный, худой, с чудовищной шпагой на боку.

— Ach, du lieber Andersen,

Andersen, Andersen!..

Ханс Христиан Андерсен восшествовал на порог Эльсинора.

3

Звание Музея обязывает; Королевского — тем более.

Славное имя надо оправдать. Заново возведенные стены и свежая черепица — полдела. "Англичанцы", денежные гости, привередливы. Вынь да положь изюминку, которой в иных древнехранилищах — днем с газовым фонарем не сыщешь. Мраморный Ольгер у ворот? — это так, на один зубок. Главное — за воротами.

Но что делать, если все реликвии давным-давно расхватали?

Самое ценное Амалиенборгу досталось. Остатки разделили музеи поменьше —Христианборг, Копенгагенский городской, Арсенал. Новобранцу-Эльсинору от щедрот выделили кучу хлама, годного лишь для воскресных школьных экскурсий. Прялка, борона-суковатка; ржавый миланский доспех — местной сборки, без правого башмака и шлема. Этим ли гостей удивлять?

Гамлет, простите, где?

Торвен, член музейной комиссии, предложил купить в Хельсингёре, в ближайшей сувенирной лавке, весь "шекспировский" набор. Чучело Принца Датского, череп Йорика со светящимися глазами, парик Клавдия, кубок Гертруды, отравленную шпагу Лаэрта (яд так и капает!), корсет Офелии, художественно измазанный тиной, и "дымку от Призрака" — в прозрачной колбе с гербом.

В случае оптового заказа обещалась скидка.

Доктор Каспар Вегенер, директор Эльсинора, бросил грустный взгляд на сосуд с "дымкой", принесенный в качестве образца, и твердо пообещал: завтра повешусь на воротах. Но перед этим вгоню гере Зануду в колбу ногами вверх. Посетителей Каспар решил искусить коллекцией орудий труда допотопного человека — грудой скверно обработанных кремневых скребков, о каждом из которых мог говорить часами.

Стало ясно — музей пора спасать. "Англичанцу" не выжить после беседы о первобытном кремне. А зачем Дании лишние хлопоты?

"На помощь! — бросили клич братья-Эрстеды. — Кто любит нас, скиньтесь по раритетику!" Клич не пропал втуне. Добрые друзья ненавязчиво подсобили, и музей заблистал. Амалиенборгу — не соперник, да на пятки наступает. Вот, скажем...