Андрей Валентинов - Механизм Времени

— Кстати!

Гере Торвен с запозданием сообразил, что в его левую руку вложили тяжелый длинномерный предмет. Едва не уронил: глянул — и оценил. Ружье, казнозарядка Паули. Десять выстрелов в минуту. Одобрено военным министерством Франции и лично Наполеоном Бонапартом. Впрочем, пока бюрократы министерства множили документацию, императора благополучно разгромили — и ружейных дел мастер Самюэль-Иоганн Паули канул в безвестность.

Все лавры бедняги достались немцу Дрейзе и французу Лефоше.

— Патроны — у ясной панны Пин-эр. К сожалению, по жалкому десятку на... э-э-э... личико. Андерс, держите, взял и на вашу долю. Olsen, przyjaciel, dobra fuzyja!

Князя переполняла энергия. Он снова ненадолго исчез. Вернувшись, поднял к луне нечто, похожее на его замечательную трость. Древко, цепь, украшенная шаром — точь-в-точь всклокоченная голова ребенка...

"Разбойник!" — вынес приговор Торвен.

Он был прав. Лучший экспонат второго, средневекового зала — моргенштерн Иоанна Разбойника, герцога голштинского. Личный трофей Гарольда Синезубого, объединителя Дании. Железная рукоять, железная цепь; увесистая "звезда" с острыми "зубами"...

Настроение поднялось. Не из-за новых "фузей" и грозного трофея — из-за компании. Торвен вдруг понял, что воскресший Волмонтович начинает ему нравиться. А голос какой! Жаль, поет всякую ерунду.

"Мраморная невеста"? Фи!

— Пусть недолга наша радость,

Мы лишь гости на земле!

Мы утопим нашу младость,

В поцелуях и...

— Побереги-и-ись!

Нутряной бас сеньор-сержанта прервал легкомысленный куплет.

— Я вам покажу Зеландию! — колеса чиркнули по плитам галереи. — Мертвяки стокгольмские, свеоны драные! В аду, на сковородах помнить будете!

— Гере Ольсен, — осторожно начал Эрстед. — Может, не стоит? Все-таки экспонат?

Торвен и сам разглядел, что именно прикатил неугомонный Ольсен. Тупанг — персидская пушчонка, жемчужина азийского отдела. Бьет недалеко, зато картечью. А уж шуму! — прямо восточный базар...

— Икспанат не икспанат, а до кишок прошибет!

Развоевавшегося сторожа было не остановить. Закончив возиться с тупангом, он поджег фитиль:

— Ухи закрыть!

Команду Зануда выполнил честно, чем и сберег барабанные перепонки. "У-у-ух!!!" — отскочило от ладоней, пошло эхом гулять по берегам Эресунна. В ответ — новый раскат, уже ближе.

Гроза набирала ход.

— Однако! — восхитился князь. — Макабр, господа!

Он указал вниз. Макабр был налицо: тени сгинули, из трех "потопельников" осталось двое — и большущее пятно в придачу. Ошметья разлетелись по сторонам, сомнительным образом украсив пейзаж.

— Варварство, — не удержался Эрстед. — Ужас!

— Покорнейше благодарю, гере кастелян! — Оге Ольсен приложил пятерню к каске. Наклонился к тупангу, мазнул пальцем по горячему металлу. — Никак лопнула! Вот же сарацины, пушки приличной отлить не могут! Дозвольте русский "единорог" выкатить?

— Это лишнее!

Волмонтович поудобнее взялся за моргенштерн, сверкнул черными окулярами:

— Господа! Признаться, особой опасности я не вижу. Три гиены, два чучела. Но если вас они смущают... Панна Пин-эр! В углу я видел веревку...

Веревка нашлась — толстая, с узлами; не иначе, от строителей осталась. Князь с удовлетворением хмыкнул, завязал петлю, накинул на ржавый крюк; подергал для верности.

— Задача на одну арию. Андерс, что закажете?

— На усмотрение гере лейтенанта, — подмигнул Эрстед.

Торвен кашлянул. Ну, если на мое усмотрение... Свеженького хотите? Французистого? Не дождетесь!

— "Милосердие Тита". Вольфанг Амадей Моцарт.

— Ну, вы и ретроград! — восхитился князь. — "Del più sublime soglio", ария императора Тита? Две минуты с половиной... Пошел!

Крепкие руки ухватились за веревку.

— Ma chè? Se mi niegate...

Черный силуэт скользнул за край зубца.

— ...Сhe beneficio io sia, che mi lasciate?

Ария писалась для тенора, но баритон Волмонтовича вполне справлялся. Приятно слышать настоящую оперу, а не какого-то, прости господи, Герольда. "Мы утопим нашу младость..." Чему такое научит молодежь? Викингов-лаборантов? То ли дело — Моцарт. Смысл, идея; даже, не побоимся этого слова, философия.

"Единый плод от трона я желаю — стать Милосердным искренне мечтаю..."

— Del più sublime soglio

L'unico frutto e questo...

Зануда аж зажмурился от удовольствия. Сияет огнями зал Пражской оперы. Взмах волшебной палочки кудесника-дирижера. Первые, сладчайшие звуки увертюры... О, Прага! Это вам не Вена, где свихнулись на "Женитьбе Фигаро".

О, Моцарт!

О, лейтенант Торвен! Бой идет, болван!..

Торвен мысленно приговорил себя к расстрелу и, опираясь на ружье, как на костыль, с невиданной резвостью подскочил к краю стены.

— Tutto e tormento il resto,

E tutto e servitù...

Тело второго "потопельника" рухнуло прямо в отвратительное пятно. Задергалось, затрепыхалось скользкой медузой. Морячок пытался встать — без толку. Куда угодил шар моргенштерна? какие сокрушил кости? — гуманист по природе, Торвен целился бы в позвоночник. Но у князя могли быть иные предпочтения.

Тень!

Зануда закусил губу. Болванов из-под паруса и впрямь не стоит бояться. Но этих... Тварь вынырнула из мрака и молча, не издав ни звука, кинулась на князя. Тот почуял, обернулся, но тень мчалась слишком быстро...

— Бах!

Дикий визг, полный боли и ненависти.

Андерс Эрстед управился с ружьем одной рукой, примостив изобретение Паули между зубцами стены. Вспышка выстрела сделала тайное — явным. Течет пена с клыков, дыбом встал гребень на черной спине, хвост лупит по ляжкам. Пуля не убила, но задержала хищника, подарив Волмонтовичу нужную секунду.

Князь отсалютовал моргенштерном, раскрутил вокруг себя "звезду" разбойного герцога, взвинтил ночь свистом...

Тени попятились.

— Che avrei, se ancor perdessi

Le sole ore felici...

"Готов отринуть власти бремя прочь, дабы друзьям в тяжелый час помочь..." Перенеся вес на здоровую ногу, Торвен без особой спешки прицелился. Вот она, мишень — несется, как сухопутный пироскаф британца Стефенсона, на всех парах.

— Бах!

Визг, вой. Жаль, надежных разрывных пуль в наше время не изобрели.

— Браво, лейтенант!

Третий "потопельник" удался на диво резвым — нырнул под "звезду", упал на четвереньки, неуклюжей рысцой потрусил к спасительному причалу. Там родной парус, там можно тихо умереть... уснуть... видеть сны... Не в силах завернуть дезертира, гиена старалась любой ценой достать князя — извивалась по-змеиному, прыгала, заходила сбоку. В лунном свете ее шкура казалась залитой кровью.

Увернувшись от клыков, Волмонтович бросился вдогон шведу.

— Al merto, e alla virtù?

Del più sublime soglio...

Торвен даже не сумел определить, кому досталось первому. Кажется, все-таки гиене —разразилась лающим плачем, откатилась за статую Ольгера. Дезертир тоже лег в траву — вздрагивающая куча тряпья, из которой нелепо торчали сношенные бахилы.