Андрей Валентинов - Механизм Времени

Полно, да секретарь ли юнец? Шпион? Доноситель? Человек Тайной канцелярии? Насколько далеко простираются его полномочия? И почему Лю Шэнь так спокоен?

С Тайной канцелярией шутки плохи.

"Утес и обезьяна," — пришло на ум сравнение. Сказался местный колорит: в Дании подобный образ вряд ли посетил бы Эрстеда. Из криков секретаря он не понимал ни слова: тот перешел на манчжурский. Утес треснул, раскрыв узкую расщелину рта. Прозвучала одна-единственная фраза — короткая, как оскорбление.

Это окончательно вывело обезьяну из себя. Животное попыталось вцепиться в утес — и, споткнувшись на ровном месте, грохнулось на пол.

Отчего секретарь упал, осталось для Эрстеда загадкой. Секундой раньше юнец тянул руки к цзиньши — и вот лежит на полу. А рядом скромно моргает лаборант — невзрачный заморыш, тот, что раздувал для гостя жаровню. Упал секретарь на диво удачно: ничего не разбил, и сам тоже остался цел. Юнец шипел какие-то угрозы, но вставать не спешил. Видимо, опасался снова упасть, и на сей раз — с тяжелыми последствиями.

Лю Шэнь обогнул лежащего, слегка приподняв полы халата. Так обходят весной грязную лужу. Эрстед последовал за цзиньши. Расписная дверь открылась — и закрылась за их спинами.

Здесь было жарко.

Эрстед порадовался, что избавился от редингота — упарился бы за минуту. Большую часть помещения занимали тринадцать огнедышащих — нет, не драконов! — печей. Вокруг них кипела работа. Обнаженные по пояс китайцы в фартуках трудились, как муравьи. Плечи и лица лоснились от пота, в глазах плясали багровые отсветы пламени. Окажись здесь отец Аввакум — перекрестился бы.

Чем не геенна огненная?

— Тринадцатый дракон — дитя грязи и огня, — объявил Лю Шэнь. — Взгляните на эту картину.

Всю заднюю стену занимало полотнище со знакомым рисунком.

— Красный карп поднимается из низовьев реки, плывя против течения. Ему нужно совершить восхождение к Вратам Могущества, дабы превращение состоялось.

"Восхождение, — понял Эрстед, — процесс восстановления металла из соли или окисла. Что ты за рыба — "красный карп"?.."

— Лотосы освещают карпу путь, разгораясь ярче по мере продвижения к верховьям. Два спутника движутся рядом: черный угорь и белый феникс, восставший из золы. Когда красный карп проходит Врата, из него рождается Тринадцатый дракон. Чешуя — серебро, суть — благородство, и стихия — небо.

Метаморфозы, поэтично описанные Лю Шэнем, были изображены на рисунке. Это давало общее представление о процессе. Но датчанина интересовала конкретика. Что с чем смешивается, в каких пропорциях, до какой температуры нагревается...

Двое работников растирали в ступках порошки: красный, черный и белый. К лаоваю они отнеслись с равнодушием. "Наше дело маленькое," — читалось на лицах.

— Разрешите? — Эрстед протянул руку к ларцу с красным порошком.

— Вы ничего не скрыли от меня. Я лишь плачу долги.

Датчанин растер в пальцах щепоть порошка и понюхал.

— Глинозем?

— Истинный мудрец видит сквозь стены!

В черном порошке Эрстед без труда опознал древесный уголь. Глина, уголь... Что у нас третье? Белый порошок поставил его в тупик. Подобный вид имели многие соли. Вспомнился комментарий старика: "...черный угорь и белый феникс, восставший из золы." Ну конечно! Белая соль, которую получают из золы растений!

Поташ.

— Вы удовлетворены?

— Да.

— Пройдемте дальше.

За следующим столом глинозем, уголь и поташ, смешав, засыпали в тигли. Эрстед запомнил, сколько мерок каждого компонента кладут в смесь. Тигли поместили в печь. Судя по тому, что они раскалялись докрасна, температура требовалась изрядная. И наконец Лю Шэнь продемонстрировал гостю вынутый из печи тигель с расплавленной шихтой.

На поверхности плавали серебристые капли.

5

— Нижайше прошу разделить со мной скромный ужин!

— Я бы с удовольствием. Но время позднее. И... о боже! В беседке меня ждет друг!

Увлечен "дуэлью", Эрстед потерял счет времени. За окнами стемнело. Лаборанты заканчивали работу, собираясь по домам. Секретарь исчез, чему датчанин был искренне рад.

— Что ж вы раньше не сказали?! — всплеснул руками Лю Шэнь. — Заставить друга мерзнуть снаружи...

— Он сам настоял на этом, — смутился Эрстед.

— Я немедленно пошлю Чжао за вашим другом. Он знает китайский?

— Плохо. Но все, что надо, поймет.

Чжао Два Бревна — заморыш, уронивший секретаря — отправился за князем. Другой помощник скрылся в чайной комнате — накрывать на стол.

— Открою вам тайну, — хитро улыбнулся старец. — Мне удалось восстановить рецепты древних настоек, дарующих бессмертие. Сегодня я угощу вас ханжой патриарха Да Мо. Это жемчужина моей коллекции.

Ханжой в Китае называли крепкий алкоголь. От откровенной отравы — казенного эрготоу, воняющего ацетоном — до приятных на вкус настоек, где плавали змеи, ящерицы и скорпионы.

— Спасибо. Я тоже найду, чем угостить вас.

В саквояже лежала объемистая фляга с шотландским виски "Laphroaig". Правда, "Laphroaig", с его ярким вкусом дыма и моря, нравился далеко не всем. Старший брат Эрстеда, к примеру, этот виски терпеть не мог.

— А-а-а!

В лабораторию ворвался Чжао Два Бревна — насмерть перепуганный и без князя.

— В чем дело, Чжао? — нахмурился старик.

— Друг... о, друг!.. Он творит колдовство! Я не осмелился прервать его...

— Что за ерунда?! — удивился датчанин.

Он хотел добавить, что колдовства не существует, и стыдно лаборанту верить небылицам — но тут вмешался цзиньши.

— Это моя вина. Я должен был лично пригласить гостя в дом. А я послал слугу! Идемте, я исправлю свою оплошность!

— Ладно, — вздохнул Эрстед. — Посмотрим, что там за "колдовство".

В первый момент, выйдя из освещенной лаборатории в ночную темень, он ничего не увидел. Затем, проморгавшись, различил движение вокруг беседки — и услышал голос князя.

— Как устал я, мама, если бы ты знала!

Сладко я уснул бы на груди твоей...

Ты не будешь плакать? Обещай сначала,

Чтоб слезою щечки не обжечь моей...

Бледный лик луны выбрался из-за туч. Глазам предстала поистине завораживающая картина. Волмонтович с вдохновением декламировал стихи Андерсена, держа в руке раскрытый томик. Света князю не требовалось — ночью он видел лучше, чем днем. Его фигура, рассечена тенями от прутьев беседки, казалась зыбкой и не вполне материальной.

Вокруг беседки расположилась стая бродячих собак, внимая князю. На Лю Шэня с Эрстедом они — и собаки, и князь — не обратили ни малейшего внимания. Высокое искусство связало чтеца и слушателей незримыми узами.

— Но уж только, мама, ты не плачь — смотри же!

Ах, устал я очень! Шум, какой-то звон...

В глазках потемнело... Ангел здесь!.. все ближе...

Кто меня целует? Мама, это он!