Александр Бутенко - Если бы Конфуций был блондинкой

Американские горки с билетом в один конец.

Я, с ломающимся телом и очень ясными мозгами, стоял у открытого окна и очень трезво раскладывал на чаши весов плюсы и минусы прыжка вниз.

Минусов было много. Плюс был один, но очень значимый – боль прекратится.

Я так и не принял решения. Заснул у открытого окна стоя, как лошадь на боевом посту.

Очнулся утром, когда над Харьковским массивом ползла розовая утренняя свежесть и звуки метлы были приглушёнными.

Я дошёл до пруда. Выкупался. Как зомби, пришел обратно. Ломка продолжалась, но затихала.

Появились какие-то иные мысли, кроме суицидальных.

Это были единственные серьёзные мысли о суициде в моей жизни.

Я собирался ехать в Крым, на металлёвый фестиваль под Евпаторией – кто знает, тот знает, кто не знает – тот отдыхает.

Ехала также большая делегация киевских металлёвых упырей.

Туда я сумел взять билеты до Евпатории в один плацкартный вагон с ними.

Обратно билетов не было.

«Только СВ остался». Я спросил, почём он. Тётенька ответила. Я решил было, что ослышался, потому что в России за такие цены не то что СВ, а плацкартным из Москвы до Тулы не доедешь, как в Украине из Киева в Крым. Тётенька несколько раздражённо повторила сумму, которая мне (я тогда много зарабатывал) показалась анекдотично низкой. Купил обратно билет на поезд с остальными упырями, да только они плацкартой, а я королём в мягком.

Господи, храни Укрзалiзницю!

А-ла-ла-ла-ла! Галдёж и ничего святого. Зондер-бригада волосатых металлёвых упырей припёрлась на вокзал.

Лёва потащил меня за компанию на базар, покупать колбасу. Как-то не представлял он себе поездку в поезде без колбасы.

Купил. Как пират сунул себе в зубы.

Лёва колоритный – мама армянка, папа еврей, сам шкет, метр с кепкой, но борода как у моджахеда. Говорливый, как и все армяне – ужас.

Зато за барабанной установкой он тоже гоняет вихри.

Завалились в вагон, зазвенели бутылки. С разных вагонов пошли стекаться ещё кореша.

На верхних полках оказались незнакомые хлопцы. «Хлопцы, вы на фестиваль?» – спросили мы их. Те испуганно кивнули. «О-о-о, давай с нами!». Несколько смутило, что они какие-то странные – попсоватого вида, ну да ладно, каких только не бывает.

Только далеко потом мы сообразили, что они ехали на Казантип, а не к нам, оттого и попсовые. Мы их реально перестремали.

Народ бухал. На перроне Днепропетровска купили беляшей – странно было оказаться транзитом на перроне города, где я родился, но не был там лет пятнадцать.

Я разговорился с Гошей. Гоша – с моджахедской, как и у Лёвы, бородой. Олдовый хер, фишку рубит.

Был он по нулям – отправил деньги сам себе почтовым переводом на Евпаторийский почтамт, на «до востребования», так как знал, что если повезёт их с собой, то пропьёт. Я его угощал.

Гоша обратил моё внимание на то, что первые буквы названий альбомов Morbid Angel в хронологическом порядке идут точно по буквам алфавита. Я начал вспоминать – Altar of Madness, Blessed are the Sick, Covenant… – чёрт, и правда по алфавиту! Почему-то меня тогда это впечатлило и поразило.

Приехали. Вышли на перрон. Попсовые соседи с верхних полок быстро от нас слиняли, от греха подальше.

У нас на компанию была одолженная альпинистами палатка. Она была ужасна. Невероятно тяжёлая и неудобная.

Часть народа поехала её ставить – возни с ней много.

Я составил компанию Гоше добрести до почтамта, получить его собственный денежный перевод.

Евпатория. Игрушечные трамваи. Вытоптанные кусты в окурках.

Бесформенные бабы, надувные круги, тенистые аллеи.

Купили бутылку ликёра. Присели, выпили. Купили ещё. Потом ещё, кажется.

Я добрёл до моря. Сел на дощатый пирс, свесил ноги.

Под лодками плескалась морская вода. Я чувствовал себя невероятно одиноким.

Рядом молчал Гоша – обаятельный, но совершенно непутёвый человек.

Приехали на «Солнышко». Тоже, блин, охерительное название для места, где проходит металлёвый фестиваль.

Это коса между морем и лиманом Сасык. Удивительное место. Я его очень люблю.

В одну сторону бурные волны, в другую с йодистой вонью камыши, бордовая илистая вода.

Там ко мне подбежала Жукова. Озорная такая, прикольная. Та искренняя радость, с которой она заприметила меня, как-то впервые за долгое время растопила чуть-чуть мне сердце.

Тут же балагур Михайлов. Я ему предложил очередную бутылку ликёра, что держал в руке. В меня она уже не лезла, в Михайлова на жаре не полезла тоже, мы решили её зарыть, чтобы потом раскопать, представляя себя пиратами.

Зарыли.

Так она там и лежит до сих дней. Уж больно надёжно мы её зарыли, так, что забыли место. Так что будете под Евпаторией и захочется вам выпить – поищите клад.

Я сердцем бывшего алкоголика прямо чувствую, как она там сейчас остывает в ночной прохладе, а днём раскаляется в немилосердном крымском солнце.

Нашел своих. Те поставили палатку. Экое страхолюдище!

Она альпинистская, для каменистых мест, холодных, но уж никак не для крымского пляжа.

В разные стороны идут колья, на них бечёвки – все пьяные обрыганы, что идут до моря, об них спотыкаются, сплющивают очередную стенку, валясь, как тюки с мукой.

Лёва выскакивает из палатки и зычно ругается.

В палатке адский жар. Жить там можно только ночью.

Места вроде и много, но распланировано дебильно.

Посреди палатки стоит шест, который очень легко задеть, его роль выполняет грубоватое полено.

Спим вповалку.

К нам прибился Гоша. Уже успел уйти в алкогольный штопор, и, забегая вперёд, так из него и не вышел.

Места для него не было, но алкоголь, как известно, заменяет и палатку, и еду, и кровать. Он попросился разместиться в предбаннике нашей палатки, где голый песок и мы обувь оставляем, а мы, скептически решив, что он всё равно не сможет этого сделать, и согласились сдуру.

Дыдых! Радостный Гоша в трусах рухнул мордой в песок и чьи-то сандалии и захрапел.

Все эти дни, выходя из палатки, мы стабильно спотыкались о спящего пьяного Гошу.

Он не обижался. Порой и не просыпался.

Вы знакомы с крымским бытом? Со всеми этими газенвагенами, которые маскируются под туалеты, атмосферой наидурнейшего веселья, с ароматом креплёного вина. С водорослями в волосах. Со спонтанным сексом на спасательной вышке с малознакомой хиппушкой, с дредами и подростковой нулевой грудью «доска – два соска». Знакомы? Тогда я не буду углубляться.

Наступил последний день фестиваля.

Лёва потерял паспорт и обратный билет. Народ умудрялся вписываться в палатке и днём, в адскую жару.

Мы всё так же стабильно спотыкались в предбаннике палатки о спящего в песке Гошу. Гоша всё так же не обижался и приветливо кивал.

Все отдыхали. Лишь мы с Максимильяно, как самые приличные, зверски устали от такого отдыха.