Лёля Сакевич - Нелегко быть Музой

Я вспомнила, что напоминали мне стихи Анатолия. Даже не стихи, а сама атмосфера, настроение, наполняющие эти слова. В начале двухтысячных было подобное молодежное течение – готы. Мрачные черные циники, стремящиеся к смерти и пропитанные агрессией. Вот, оказывается, кто их первоначальник!

Между тем Анатолий не сбавлял накала, продолжая проповедовать, как какой-то сатанист на черной мессе:

«Варвара, ты не права» – сказала я себе, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Да, это поэзия! Да, так человек видит мир! И если ты такая глупая курица, что до тебя не доходит подобная литература, то ты не вправе судить Мариенгофа.

По залу, наконец, пошел недовольный шепоток, переходящий в улюлюканье и выкрики «Долой!». Хм, не я одна здесь такая курица… Есенин встал, покачиваясь, снял пальто и пиджак, оставшись в жилетке, натянул шляпу на лоб и крикнул:

– Едрить твою, Толян, ты чего читаешь?! Надо весело, с размахом! – он выскочил на сцену, вытолкал Мариенгофа, чуть приподнял подбородок, и отлично поставленным, глубоким голосом произнес:

Сергей с улыбкой и со слезами на глазах обращался не к прокуренной зале этой забегаловки, а к кому-то выше, к кому-то, кто олицетворял для него его родину. Девчонки-фанатки смотрели на него, как на божество, шевеля губами, повторяя за ним эти чудесные строки.

Он выкрикивал, выплескивал свои стихи на застывший зал. Знакомые с детства строчки открывались для меня совсем с другой стороны. Эти стихи казались мне новыми и свежими. Наверно, это было из-за его веселого голоса, или из-за задорного обаяния, или из-за этой безумной энергетики, какую не запишешь никакой камерой…

Я очнулась, осознав, что стою рядом со сценой, а как я туда попала, не помню… Бедная Галя! Бедненькая Галенька, как же я тебя понимаю… Ты полюбила этого безалаберного и беспардонного гения, ты просто не смогла по-другому. В такого невозможно не влюбиться.

О! Варвара! Ты молодец, ты – супер! Какой репортаж, это нечто фантастическое! Я записала все от и до. Мои временщики удавятся от зависти, повесятся, а потом еще раз удавятся! Или оклад повысят. Что тоже неплохо.

Есенин читал весь вечер, прерываясь только для того, чтобы выпить. Довольно часто прерываясь. В результате чего мы получили еле стоявшего на ногах и распевавшего матерные частушки гения. Откуда-то появилась гармошка (такой маленький баян), и поэт начал играть и пританцовывать, выделывая ногами что-то несусветное. Скажу честно, я не разбираюсь в русских народных плясках – может, это и было гениально, но мне это очень напомнило «пляски смерти» соседей сверху в моем детстве. Не фонтан (ироничный смайлик).

В самый разгар веселья к Мариенгофу подбежала взволнованная официантка и что-то зашептала на ухо. Тот резко посерьезнел и сказал Шершеневичу:

– Надо Серегу уводить, тут его милиция,… такая, ищет. Давай, выводи его.

Милиция? Так это ведь то же самое, что и полиция у нас. И он смеет так говорить о стражах правопорядка?! Стоп. Они ищут Есенина, значит, это те самые «эти», которые выследили его у Анатолия.

– Стойте! – воскликнула я и схватила Мариенгофа за руку. – Сергей Александрович говорил, что его выследили на вашей квартире, ему нельзя туда возвращаться! Сделаем так – Вадим Габриэлевич наденет шляпу Есенина, выйдет во двор, громко крича «Ядрен батон» или «Едрить твою в дышло», или что там еще Есенин обычно выкрикивает. И уведет слежку за собой на вашу квартиру. А мы с вами, Анатолий, спрячем Сергея Александровича у меня на Брюсовском. Там целых две комнаты, будет, где разместиться. И не смотрите на меня так! Вы сами можете с ним спать, я ни на что не претендую!

Поэты переглянулись и захохотали. Тоже мне, гении прошлого. Давайте уже, решайте быстрее!

Я не делала ничего опасного для изменения истории – как раз именно в эти дни Есенин и начал оставаться на Брюсовском переулке в «Доме Правды», где жила Бениславская. После того, как он ушел от жены, ему действительно негде было ночевать. Я только подтолкнула историю, не более. Уверена, что Галя точно так же поступила бы.

Наконец, мне удалось убедить их, причем Вадим Габриэлевич оказался более разумным молодым человеком. Он натянул пальто сомлевшего Есенина, его шляпу, взял гармошку, и, наигрывая и ругаясь матом, выскочил с несколькими визжащими девчонками на улицу. Я крикнула вслед, выглянув в темноту:

– Смотрите, смотрите, Есенин играет!

Вроде пронесло. Мы с Мариенгофом тихонько вытолкали едва переставлявшего ноги Сергея Александровича через черный ход. Анатолий пригнал свой автомобиль, уселся за руль (в пьяном виде, кошмар!) и погнал на Брюсовский. Благо, здесь недалеко.

Скажу отдельно про поездку в ретромобиле. Во-первых, очень медленно, чуть быстрее лошади (а в поездках на лошадях я уже спец!). Во-вторых, очень громко и вонюче. И трясет страшно. И холодно – никакого климат-контроля не наблюдается. В общем, жуть!

На Брюсовском переулке, в большом многоэтажном доме проживали сотрудники газет «Беднота» и «Правда», поэтому его называли «Домом Правды». Здесь, в огромной коммунальной квартире на седьмом этаже, у Бениславской были две комнатки (по меркам этого времени – очень даже неплохое жилье). Именно сюда мы с Анатолием и затащили Есенина, причем, поднимались пешком (я не рискнула сесть в жуткую, лязгающую металлом кабину лифта).