Лёля Сакевич - Нелегко быть Музой

Поэты еще немного выпили и быстро утихомирились. Я расположила Мариенгофа в маленькой комнатке на раскладушке, а Есенина – во второй комнате на кровати Галины. Похоже, он не совсем понимал, где находится, но его это не тревожило ни грамма. Только положив на подушку свою «золотую голову», Сергей моментально отключился.

При свете лампы его лицо казалось совсем детским. Даже странно, что у этого мальчишки уже трое детей и слава на всю страну. Эх, торопитесь вы жить, товарищ поэт. Так же, как и торопитесь умереть… Невероятно, он умрет через пять лет! Такой еще пацан!

Волосы Есенина блестели золотом, и у меня возникла бредовая идея. Чёрт, как бы не попасться! Но я все-таки это сделаю!

Я закрыла камеру-стикер одеждой, как будто бы так случайно получилось, порылась в ящиках Гали и нашла маленькие маникюрные ножницы. Наклонилась над спящим лицом поэта (правильные черты лица, кривоватая полуулыбка… Красивый. Очень. И сопит так сладко…). И отрезала тонкую прядь волос прямо с макушки! Себе на память, никому не покажу такое сокровище.

Конечно, из прошлого ничего нельзя забирать, но волосы – они же новые вырастут, да и не заметит никто, а для меня… для меня эта прядь будет много значить в моем будущем. В горле застрял комок. Вырвался тяжелый вздох… Варвара, не раскисай, ты на работе.

Опять открыла камеру и, считая, что провожу не обыск, а археологические раскопки, порылась в его карманах. Повезло – в моих руках оказались рукописи, написанные им лично! Еще совсем новые, некоторые даже не редактированные, с рисунками каких-то человечков между строк. Потрясающе! Ну, Варвара, ты герой – это ж такое сокровище! Я разложила страницы на столе, чтобы камере легче было их запечатлеть. Кругленькие, забавные, отдельно стоящие буковки – такой прикольный почерк! Никаких знаков препинания, только слова, слова, слова…

Очнулась я только утром – в высокое узкое окно светило морозное солнце. Оказалось, что я заснула, сидя за столом и просматривая газетные вырезки про поэта, которых у Гали набрался целый ворох. Комната была пуста, оба героя испарились по-английски. Супер. Надеюсь, позже Сергей Александрович отблагодарит самоотверженную девушку.

Эх, надо на службу, а то у Бениславской возникнут проблемы. Да и нужно дать ей возможность поймать ту кроху счастья, которое будет у нее этим летом, до знакомства Сергея с Дункан. Недолгое время они будут вместе. Это лето она будет вспоминать в своих дневниках…

Я посмотрела с высоты седьмого этажа на заснеженный город – он показался чужим, непохожим на мою Москву. Хорошо видны стены Кремля, за ними еще нет Дворца Съездов. Надо же, ни одной сталинской высотки не видать, ни одного рекламного плаката. И храм Христа Спасителя еще старый. Зато небо чистое – нет ни флаеров, ни смога. И дороги узкие и без пробок, прямо как в деревне.

Все, возвращаюсь. По-моему, задание выполнено с блеском! Может, премию дадут?

Я шла по морозной Москве, дул несильный ветерок, неся по земле порошу и скручивая какие-то бумаги. В тонком пальто было прохладно. Интересно, мне хватит премии, чтобы смотаться до островов, погреться хотя бы недельку?…

– Опять разорались, работать не хотят, все бастуют, бастуют, – услышала я старческий дребезжащий голос.

Согнутая в три погибели древняя старушка, наверно, видавшая еще Наполеона, семенила мне наперерез, угрожая в сторону сухоньким кулачком. Я посмотрела туда – небольшая площадь заполнена народом, все больше работяги, крепкие молодые ребята в простой одежде. Не вчерашние изнеженные франты из кафе, а обычные рабочие с усталыми, но веселыми лицами. Они смеялись, подталкивали друг дружку, выкрикивали что-то. Странная какая-то забастовка – ни транспарантов, ни флагов. Как будто ждут чего-то.

И вдруг толпа зашевелилась. Где-то в её глубине раздался знакомый голос.

Я, чувствуя, что лицо расплывается в дурацкой улыбке, залезла на ближайшую лавочку и, вопя, как сумасшедшая, замахала руками. Есенин сегодня был одет в короткую светлую дубленку нараспашку и обычную кепку. Он выглядел, как простой мальчишка, прибежавший с ближайшего завода. Сергей задрал подбородок и громко, звонко и радостно выкрикивал стихи людям. Среди толпы Есенин был своим. Поэт был в родной стихии.

Продрогнув окончательно (прямо как пташка нежная), я поспешила на службу. Удачная всё-таки вышла командировка.

Я шла, оскальзываясь, и мечтала поймать такси. Как назло, ни одной лошади с шашечками.

Вдруг на меня налетел вихрь, закружил и свалил в сугроб.

– Га-аля! Милая Галя, вы моя спасительница!

Я проморгалась, убирая снег с ресниц, и увидела прямо перед собой Сергея – веселого, смеющегося Есенина. Как здорово – он заметил меня! Он рад мне!

– Сергей Александрович, – проблеяла я, улыбаясь вместе с ним, – если вам негде жить, оставайтесь у меня. Не беспокойтесь, не стесните нисколько… В любой момент… Можете даже сестру из деревни забрать…

– Галя, вы просто чудо! – его глаза засияли и заискрились, как две голубые льдинки. Какой же он классный…

– Но я спешу, Сергей Александрович… Служба…

Он порывисто обнял меня за плечи, чмокнул в щеку, обдав перегаром, и, уже убегая, крикнул:

– Галя! Встретимся в «Стойле»!

Я засмеялась, вытерла снег с лица и наконец поймала такси.

За этот день я поняла многое про Галю – оказывается, я в ней ошибалась. Галина Бениславская оказалась самой преданной и любящей женщиной в жизни поэта. Жаль, что он этого не понял, не оценил ее самоотверженности. Сильная женщина, она приняла его обратно после ухода от Дункан, смогла простить его тягу к американке, помогала как секретарь и как лучший друг. Конечно, ей было сложно терпеть его несносный характер, и однажды бедняжка выгнала его, но позже раскаялась в этом поступке.