Геннадий Прашкевич - Теория прогресса

– Белый!

Но Белому было не до Вовки.

Белый настороженно обнюхивал плоский, валяющийся недалеко от полыньи ящик.

– Белый! – утирая слезы, крикнул Вовка. А сам уже бежал к ящику, отдирал картонную крышку. Шоколад! Настоящий «Полярный» шоколад! Вовка такой уже пробовал. Однажды, до войны, забежал к Пушкарёвым знаменитый друг отца – радист Кренкель. Маме, как всегда, цветы, Вовке – плитку шоколада. Вовка хорошо запомнил: «Полярный». А Кренкель устроился на диване и, посмеиваясь, рассказывал отцу о своей давней поездке в Германию. В тридцать первом году Кренкеля пригласили участвовать в полете дирижабля «Граф Цеппелин». Забыв о шоколаде, Вовка ждал всяческих приключений – ну, понятно, взрывы в воздухе, война в эфире. Но у этих взрослых всегда все не так! Кренкель не столько о дирижабле говорил, сколько о польской охранке-дефензиве. Эти дефензивщики, почему-то обижался Кренкель, отобрали у него журнал «Огонек» и газету «Известия», а во-вторых, все, как один, походили на генералов – так лихо звякали шпоры, так воинственно топорщились усы, так ярко вспыхивали под солнцем обведенные медными полосками края роскошных конфедераток!

Оглядываясь на полынью, Вовка положил в карманы несколько толстых шоколадных плиток. Это он угостит маму, угостит полярников. «Вот как удачно получается, – глотая слезы, думал он. – Сам приду, Белого приведу, да еще принесу шоколад». Теперь он почему-то твердо знал: не мог погибнуть буксир «Мирный»! Капитан Свиблов не из таких! Капитан Свиблов самый осторожный капитан на Севере. Ударили они по подлодке из спаренных пулеметов, заставили нырнуть в море, а сами ушли в бухту Песцовую…

О боцмане Хоботило Вовка старался не думать.

Присутствие боцмана Хоботило рушило все его мысленные построения.

Он шел по плотному, убитому ветром снегу, под низким и серым полярным небом, кусок шоколада без всякого вкуса таял во рту. В Перми, в эвакуации, помнил он, бывало иногда так скучно, так ужасно холодно и так есть хотелось. В Перми он, Вовка, вместе с другими такими же отощавшими и золотушными пацанами жил от одного сообщения Совинформбюро до другого. В Перми он до поздней ночи ждал маму, знал, что она придет. Пусть опоздает, но придет. И она всегда приходила. Садилась рядом, поправляла на Вовке одеяло, вздыхала: «Как там отец? На острове Врангеля несладко. Там сейчас сильные морозы, Вовка».

«Ничего, – сонно и счастливо бормотал Вовка. – Все же не на фронте».

«Оболтус! Дался тебе этот фронт! Будто в тылу или на острове Врангеля легче».

Сердилась. Но пусть бы мама лучше сердилась! Пусть бы она задержалась на всю ночь, даже вообще пришла бы с работы только через неделю, – лишь бы они, мама и он, были сейчас в Перми!

Глотая слезы, Вовка брел вдоль низкого берега.

Карманы набиты шоколадом, рядом Белый бежит.

«Ишь, как устроился! – зло шептал Вовка. – Умею устраиваться… Сперва на «Мирном» – иждивенцем, теперь на острове…»

Будто желая остановить Вовку, не дать додумать ему что-то страшное, встала по правую руку чудовищная каменная стена, иссеченная черными слоями. Будто бросили на снег огромную стопу школьных тетрадей и сдвинули их, переложив копировальной бумагой. Ну прямо как уголь.

Понял: да это и правда уголь каменный.

Сыплется сверху. Вон сколько насыпалось – целые горы.

Но остановила Вовку не каменная стена, не угольные пласты, секущие эту стену, а палатка – самая обыкновенная брезентовая палатка, поставленная в снегу. Вид нежилой – зашнурована, поросла инеем, как белой шерстью, но настоящая! Даже укреплена растяжками, и, как антенна, торчала над палаткой деревянная палка.

– Эй! – завопил Вовка.

Холодя пальцы, расшнуровал обмерзшие петли, сопя, влез в палатку – ведь поставили ее люди! А там – никого. Только в углу – деревянный ящик. И у входа – примус, какие-то тряпки. Тут же круглый бидон, видимо с керосином, и аккуратно свернутый пуховый спальный мешок.

«А что в ящике? Неужели опять шоколад?» – испугался Вовка.

Но в ящике хранился не шоколад. В ящике хранилась полярная рация.

Корпус ее был необычен, но все было при этой необычной, будто вручную собранной рации – и наушники, и пищик, и бронзовый канатик антенны, и батареи. Тут же, обернутые куском прозрачной тонкой резины, лежали четыре коробки спичек «Авион». А значило это то, что где-то рядом должны были быть люди.

«Сейчас я отдохну немножко, – сказал Вовка вслух, – а потом отправлюсь на метеостанцию…»

«Вот я сейчас отдохну совсем немножко и пойду…» – повторил он вслух каким-то дрожащим и противным голосом, а сам уже качал поршень примуса, негнущимися пальцами зажигал спичку. Она вспыхнула, примус зашипел, пахнуло в лицо керосином, теплом – живым пахнуло. И, сдерживая опять готовые хлынуть слезы, Вовка с презрением сказал себе: «А еще хотел один в снегах провести ночь…» Теперь, добравшись до неизвестно кем поставленной палатки, Вовка не хотел прощать себе никаких, даже малейших глупостей. «Тоже мне, полярник… Колька Милевский сперва подумал бы, стоит ли обманывать маму…»

Снег…

Вечный снег…

Сын полярников, Вовка хорошо знал, как начинается зима в Арктике.

Никакого этого медленного угасания природы. Не падает листва с деревьев, нет тут никаких деревьев. Не жухнет, свертываясь в ветошь, трава, нет тут травы. Просто однажды над голой тундрой, над безлюдными островами, над мертвым проносным льдом начинает бусить мелкий дождь, низкая синевица недобро ложится по самому краю неба, а ночные заморозки напрочь стеклят ручьи, промораживая воду до самого дна. Вот тогда-то и врываются в тундру шумные ветры, несущие с собой чудовищные клубы сухого бешеного снега…

Примус шипел весело. В палатке заметно потеплело.

«Я только отдохну совсем немножко…» – повторил про себя Вовка, но рыкнул злобно Белый. Рыкнул совсем рядом, у входа в палатку. И сразу залились, взвыли в ответ чужие собачьи глотки.

«Неужели Леонтий Иванович? Неужели так быстро?»

Не веря себе, Вовка головой наружу вылез из палатки и увидел упряжку – но чужую… увидел собак – но чужих. А на чужой нарте стоял на коленях, вцепившись левой рукой в деревянный баран, бородатый, совершенно незнакомый Вовке человек.

Бороду неизвестный забрал в ладонь, так что из-под рукавицы клочьями торчали черные волосы. Унимая собак, зычно рявкнул: «Гин!» Кричал на своих собак, но Белый, поджав хвост, тоже отступил за палатку.

Бородач соскочил с нарты. Малица на бородаче вытертая, но ни одной заплатки, ни одной опорины. А еще Вовку поразил малый рост бородача: при таких мощных плечах он должен был быть раза в два выше! Округлив от удивления глаза, бородач шумно выдохнул: