М. Таргис - Песнь камня

– Простите этого невежу. Вы не ранены, мадам? – осведомился мужчина по-немецки с сильным акцентом.

– Я цела, благодарю вас, – прошептала Янина и посмотрела сквозь слезы в светлые глаза незнакомца. – Я просто…

– Промокли, испуганы и растеряны, – тотчас вынес он заключение. – Сегодня это нормальное состояние для жителей Эштехедя. Забирайтесь в коляску, и будем молиться, чтобы у нашего славного скакуна хватило сил вывезти нас всех. Говорю сразу, надежды покинуть город, прежде чем его сметет напрочь, почти нет, но это «почти» – уже что-то…

– Я вам кто, добрый самарянин? – прошипел возница. – У нас нет ни времени, ни места! Я уже объяснял, что без герра доктора из города не уеду!

– А кто спорит, Ярнок? – отмахнулся светлоглазый. – Только позволь тебе напомнить, что если бы не мы с Фрэнки, ты бы до сих пор сидел, застряв колесом в выбоине. Только благодаря нам ты можешь исполнять свой лакейский долг и…

– Хватит уже, поехали! – рыкнул кучер, нервно перебирая длинными пальцами кнут.

– Прошу прощения, – светлоглазый поправил съехавшую Янине на лицо шляпку. – Good God! – выдохнул он. – Да это никак мисс Линдентон?!

Янина невесело улыбнулась, прекрасно сознавая, как далека ее жалкая улыбка от еще вчерашнего лучистого сияния на сцене здешнего театра.

– Вот видишь, Ярнок, – бросил ее спаситель кучеру. – По твоей милости, мы едва не бросили тут умирать звезду сцены!

– Мое почтение, Ярнок, – сухо представился кучер и сноровисто вскарабкался на свое место.

– Залезайте же, – светлоглазый быстро запихнул Янину в набитый до отказа экипаж и повернулся к Хильде.

– О, я вижу, вы даже собрали вещи? Более чем разумно!

– Д-да… – замялась Янина. – У Хильды было время…

– Давай сюда, милочка. – Он забрал у горничной саквояж, присвистнул, взвесив его на руках, посмотрел на Хильду с уважением и ухитрился непостижимым образом втиснуть его в коляску, а следом и саму Хильду, после чего скомандовал Ярноку трогать и лихо вскочил на подножку, ухватившись рукой за штангу подъемной крыши.

Экипаж сварливо заскрипел, однако тронулся с места и пошел довольно шибко. Не зря говорят, что основной принцип современной кареты изобрели именно венгры – в конных экипажах здесь явно знали толк.

Янина не без труда высвободила руку, затиснутую куда-то вниз, и снова поправила сползающую шляпку. Веселые желтовато-ореховые глаза ее спасителя находились как раз на уровне ее лица, совсем рядом.

Коляска направлялась более-менее вверх, хоть и не так прямолинейно, как давешние крысы, и в этой целеустремленности было что-то успокаивающее, как и в жизнерадостном настроении желтоглазого, – Янина не хотела думать, что веселость его была слишком нарочитой и причиной ее, скорее всего, являлся страх.

– Эй, Ярнок! – окликнул светлоглазый. – Твой мерин не может двигаться быстрее?

– И не надейтесь! – крикнул кучер. – Пока не заберу орвош ура [2] Orvos úr (венг.) – господин доктор. , назад не поверну!

– А кто говорил о том, чтобы повернуть назад? – вздохнул желтоглазый и пояснил Янине: – Когда началась эта история, достопочтенный герр доктор оказался у пациента, а его верный кучер был дома и теперь готов скорее отдать жизнь за своего «орвош ура», нежели спасаться самому…

– Такая верность заслуживает только похвалы, – Янина покосилась на Хильду, упиравшуюся внушительной грудью ей в плечо.

– Несомненно. Но вместе со своей, он рискует и нашими жизнями…

– Если подбирать по пути всех, кто остался без транспорта… – донеслось сквозь свист ветра бурчание Ярнока.

– Насколько я знаю доктора Шнайдера, он вряд ли бросил бы на верную смерть нуждающихся в помощи, – произнес желтоглазый. – На то он и доктор, в конце концов. Но весело будет, если окажется, что его уже благополучно увез кто-то другой… – он улыбнулся Янине, показав довольно крупные желтоватые зубы.

– А мы ведь с вами знакомы. Только вы меня, конечно, не помните. Уилберт Дьюер, корреспондент «Морнинг Пост» в Вене.

– Конечно, я знаю вас, – вспомнила Янина. – Простите, что не узнала.

– Немудрено. Газета дала задание написать об этом городишке, коль скоро он в последнее время превратился в столь популярное курортное местечко… Да уж, теперь я о нем подро-обную статью напишу… если жив останусь. А Фрэнки проиллюстрирует. Ты рисуешь, Фрэнки?

Из-за плеча Янины донеслось невнятное хмыканье.

– Фрэнки Джонс – рисовальщик, – пояснил Дьюер. – Он делает иллюстрации к газетным и журнальным статьям. Простите, что не представил раньше. А там… где-то… – госпожа Илона Пондораи, вдова коннозаводчика Томаша Пондораи, с сыном Арпадом. Ярнока вы уже знаете. Вот, пока всё.

Янина исхитрилась вывернуть шею так, чтобы хотя бы краем глаза заглянуть внутрь экипажа. В этой невообразимой тесноте она несколько согрелась и снова начала чувствовать онемевшие было руки и ноги. Саквояж находился под ней, она опиралась на него одним коленом, сбоку к ней прижималась разомлевшая от тепла и тесноты Хильда, тяжелая белокурая голова ее клонилась Янине на плечо. Тело Ярнока на козлах над ней, облаченное в плотную шинель, загораживало Янину от летящего снега. Рядом она нащупала угол огромного кофра, на котором восседал тот самый Фрэнки. Вероятно, он и рад был бы встать и уступить место даме, но на ходу это не представлялось возможным. Притиснув локти к телу, держа под невозможным углом что-то вроде ташки [3] Ташка – кожаная сумка у военных. Использовалась для хранения карабинных патронов, мелких предметов снаряжения, карт и бумаг. и прижимая к ней альбом среднего формата бумаги, он царапал карандашом. На двухместном сиденьи, заставленном сумками и картонками, располагались, съежившись и забившись в угол, молодая женщина и мальчик лет десяти, они таращились из полутьмы блестящими глазами, как пара совят из дупла.

– Очень приятно, – сказала Янина.

– С нами был еще один наш товарищ, – внезапно посерьезнев, произнес Дьюер. – Но он… останется здесь навсегда. Впрочем, сейчас не время думать о смерти. Прежде всего, надо остаться в живых. Наверно, у нас последняя лошадь в этом городе, так что остается только молиться за крепкие ноги благородного животного. Мы-то втроем благополучно дрыхли, когда началась эта катавасия – вчера засиделись допоздна. Не то бы, конечно, были уже за городом.

– Я… плохо себя чувствовала, поэтому задержалась, а потом… – Янину передернуло, – воистину, в такую минуту человек пойдет на всё ради спасения своей жизни. Какое счастье, что я встретила вас!

– Ну что вы…

С юга, из нижней части города, донесся жалобный гудок – последний паровоз покидал Эштехедь.

Эштехедь или, как его предпочитали называть к западу от Дёра, Абендберг [4] Estehegy (венг.), Abendberg (нем.) – можно перевести как «Вечерняя гора». , притулился в северо-западных отрогах Карпат, где в старину находился перевал, по которому пролегал популярный торговый путь. Впрочем, со временем перевал завалился (в этих местах зимой часто бывали лавины, а летом – жестокие грозы, щедро сеявшие молнии по скальным верхушкам) и пришедший в негодность путь забросили в пользу более спокойных и безопасных дорог. Старинное поселение почти обезлюдело, жители его поднялись в глухие пастушьи деревни выше в горах, промышляли охотой и разведением скота на укромных пастбищах. Миновали многие сотни лет, настал блестящий и стремительный XIX век, прежние пути и перевалы потихоньку теряли значение, по мере того как города и местечки империи соединяли зазубренные и цепкие, как пчелиные жала, шнуры железных дорог, и название Эштехедь, а потом – для большего удобства приезжих – и Абендберг, стало всё чаще мелькать в газетах и рассказах путешественников, забредших в Карпаты в поисках покоя или ради поправления здоровья. Здесь к их услугам были девственная природа, чистейший воздух, тишина и красоты, вполне сравнимые с теми, что ищут в альпийских долинах, но – по более сходным ценам, не говоря уже о прелести новизны и свежести еще не засиженного любителями праздных развлечений местечка, и об укромных ущельях, где не ступала нога ученого географа и рисовальщика, охочего до головокружительных пейзажей. Лавин здесь уже с полвека не бывало, а на случай гроз существуют громоотводы. И за какое-то десятилетие сонный городок полностью преобразился, став популярным курортом для среднего класса всей Европы, тогда как представители высшего общества имели обыкновение лишь недоуменно приподнимать брови при упоминании наверняка придуманного ради рекламы слащавого названия.