М. Таргис - Песнь камня

– Я говорил вам! – мальчик крепко схватил Янину за руку и сунулся куда-то вниз, видимо намереваясь залезть под кровать и заодно утянуть туда и актрису.

– Не бойся! – Янина высвободила руку, встала с кровати и накинула лежавший рядом на кресле пеньюар. – Сейчас посмотрим.

Подойдя к окну, она раздвинула шторы. Сплошь покрытые корочкой инея деревья и обомшелая стена, поблескивая в серебряном свете, выглядели необычайно хрупкими, страшно было произнести слово, ибо казалось, что этот лунно-морозный рельеф может дрогнуть и разбиться от одного лишь вздоха. Никакого движения, никакого звука не могло нарушить эту хрупкую застывшую сказку, и Янина тоже замерла на миг, словно околдованная, но темное скольжение внизу, уловленное краем глаза, блеск кирпично-бурой шкуры в лунном свете разрушили очарование и заставили ее резко дернуться, ударившись носом о стекло.

– Волк? – жалобным голосом спросил мальчик. – Вы видели?

– Что-то видела, – ответила Янина. – Что-то большое. Но слишком быстро и слишком темно.

Из коридора донесся громкий говор, в приоткрытую дверь неуверенно постучали, и прозвучал сварливый голос Ярнока:

– Фройляйн Линдентон? Простите, вы не видели мальчика?

– Да-да, заходите!

Янина отступила от окна, и в комнату вошли Ярнок и Пондораи Томашне, она сразу же бросилась обнимать сына, словно уже и не надеялась найти его живым.

– Переполох на весь дом, – проворчал Ярнок.

Пондораи Томашне извинилась перед Яниной и увела Арпада, на ходу читая ему нотации. Ярнок собрался уходить.

– Я видела какое-то крупное животное под окном, – сообщила Янина. – Здесь водятся волки?

– Эйфейль утан здесь много кто водится, – Ярнок явно собирался сплюнуть, но вовремя вспомнил, где находится. – Мы сидим у подножия Рогов Дьявола, фройляйн. Jó éjszakát [9] Спокойной ночи (венг.) .

Ондраш Ярнок вылез из постели и окинул взглядом распотрошенную папку с партитурой нового мюзикла, усеявшей всю комнату мятыми листами, раскиданную на ковре одежду и несколько опустошенных бутылок – искать стаканы было лень, так что пили они из горла… Шампанское тоже? Вероятно, и шампанское. Зато мгновенно воспрянуло восхитительное настроение вчерашнего вечера, азарт, с которым они с Белой пролистали чуть ли не всю работу, предложенную ему никому неизвестным и неведомо откуда взявшимся автором.

Ондраш посмотрел на часы, и его радость несколько поутихла, молодой человек торопливо оделся, опустился на колени на ковер и принялся собирать листки, по ходу дела с ужасом обнаружив, что они не пронумерованы. О завтраке точно придется забыть, впрочем, сейчас было и не до завтрака. Но вот чашечка кофе явно бы не помешала…

– Бела, ты не мог бы?.. – Ярнок оглянулся на белокурую макушку – остальное пряталось под узорчатым покрывалом, – но услышал в ответ лишь тихое мычание:

– Свет… убери…

– Да-да, извини, – Ондраш подошел к окну и нажал кнопку на стене.

Плотные жалюзи доползли до подоконника, не оставив ни малейшей возможности дневному свету проникнуть в комнату: Бела был в этом отношении крайне строг, солнечный свет мешал ему спать.

– Я пойду, покажу папку Хоффенбергу, – сообщил Ондраш, встав коленом на край кровати и коснувшись крепкого округлого плеча под покрывалом. Наклонился пониже и шепнул: – И я не я буду, если тебе не достанется роль князя!

– Мгм, – донеслось из-под покрывала. – Непременно. Дай поспать…

Ондраш нежно провел по плечу Белы рукой и тихо вздохнул. Нечасто ему доводилось задержаться у милого друга до рассвета, но он уже знал, что Бела не из тех, кто радостно встречает новый день и говорит окружающим: «С добрым утром». И ведь будет дрыхнуть еще полдня… Правда, надо признать, если работа требовала присутствия в театре с раннего утра, Бела никогда не опаздывал и неизменно бывал свеж и в голосе, независимо от того, где он провел ночь и сколько в эту ночь было выпито. Что скажешь? – звезда.

Ярнок сунул в папку последний листок и поспешил на кухню – одну чашечку кофе он все-таки мог себе позволить, а в процессе можно было уже начать раскладывать листы по порядку.

Едва Ярнок оставил квартиру, молодой артист откинул покрывало и встал с постели – сна у него не было ни в одном глазу. Первым делом он придирчиво осмотрел жалюзи, убедился, что они плотно закрыты, потом направился к двери спальни, но по пути споткнулся о лежавшие на полу брюки, отступил в сторону и чуть не упал, наткнувшись босой пяткой на опрокинутую бутылку токайского.

– Сколько тебя учили не водить знакомых домой! – отчитал юноша самого себя; добравшись до двери, запер ее на тяжелый засов, хотя в квартире больше никого не было, и вероятность того, что кто-то вторгнется среди дня в чужую спальню, была практически равна нулю. Но Бела ничего не оставлял на волю случая.

– После, после… – бормотал он, пробираясь через комнату обратно к кровати, как через минное поле, но маниакальная аккуратность взяла верх над ленью, и юноша, тяжело вздохнув, принялся наводить порядок в комнате, напевая мелодичную тему из ночной пьесы.

Директор театра Ронштеттер подводил не самые утешительные итоги первой половины сезона. Сдвинув брови, он смотрел на экран компьютера и время от времени тяжко вздыхал. Конечно, серией предрождественских концертов – на них-то люди валом валили, в основном, благодаря участию крупной звезды из недальних палестин – удалось поправить дела, однако на долгоиграющем спектакле заполнен был только партер, балконы пустовали. Похоже, настал момент признать, что драма-мюзиклы изжили себя, и публика предпочитает исключительно яркие, немудрящие комедии с плясками и непременной «голубой» линией, представленной в откровенно гротескном свете. Хоффенберг вздохнул. Он лично не был поклонником подобного развлекалова, как и наиболее уважаемые им режиссеры, постановщики и артисты, но, увы, редко когда удается ставить шоу в соответствии с собственным вкусом и предпочтениями. Попробовали вот, а в результате баланс чуть ли не отрицательный, тогда как в других театрах столицы дела идут вовсе не плохо. Но это уже Хоффенберга не касалось, ему требовалось немедленно найти способ исправить финансовое положение Ронштеттера, пока наверху не решили вовсе закрыть театр как неприбыльный. Это, конечно, была преувеличенно пессимистическая перспектива, но Хоффенберг находил, что полезно подстегивать себя, побуждая к решительным действиям.

В кабинет, хлопнув дверью, вошел Ярнок и тут же опрокинул стоявший на дороге стул.

– Явился, наконец, – мрачно заметил Хоффенберг. – И рушишь мой кабинет.

– А кто ставит стулья прямо на пути? – пожаловался Ярнок, печально глядя на листки бумаги, снова покинувшие родную папку и разлетевшиеся по всему кабинету, как бестолковые птенцы из гнезда. – Ведь половину уже разложил по порядку!