М. Таргис - Песнь камня

– Что за черт? – вдруг проговорил фон Кларен, глядя наружу.

Янина тоже шагнула к окну. В окнах соседней – северной – башни, самой высокой башни Кёдоля, горел свет, переливаясь и вздрагивая, как пламя костра.

– Откуда там может быть?.. – пробормотал граф. – Но что ж, им виднее.

Он глубоко вздохнул и посмотрел Янине в глаза.

– Итак, вы спрашивали, что мы прячем в крипте, милая Янина? Как вы думаете, что может быть в крипте? – его губы опять растянулись в кривой, неприятной улыбке.

Неужели он не умеет улыбаться по-настоящему, подумала Янина, ведь умеет же он смеяться и шутить?

– Саркофаги, – робко предположила она.

– Саркофаги, – граф присел на подоконник. Глаза его блестели, к щекам прилила кровь, казалось, что теперь, когда он миновал какой-то рубеж, раздражение его прошло, и этот разговор начинает его искренне забавлять.

– В них похоронены ваши предки… – пролепетала она.

– Святая правда. Только они не похоронены , милая Янина. По той простой причине, что они не мертвы.

Янина моргнула.

– Есть такое румынское слово, оно довольно популярно в наших краях. Носферату . Вам оно, вероятно, встречалось, учитывая ваши литературные предпочтения. Оно означает немертвый [20] На самом деле, такого слова в румынском языке нет, термин получил распространение с легкой руки Брэма Стокера, который сам был, судя по всему, введен в заблуждение. . Хотя к северо-востоку отсюда чаще говорят, упырь , к югу – стрыгой , к западу… вампир . Но Кёдолаи всегда предпочитали то изящное словечко другим названиям… А все эти портреты, – он вздохнул, – заказывали отнюдь не из тщеславия, хотя этим-то качеством никто из них не обделен. Все эти портреты были написаны, потому что любому разумному существу хочется знать, как выглядит его лицо, а никакая земная поверхность не носит их отражений.

Янина отступила.

– Я привел вас именно сюда, потому что здесь, – он кивнул на часовню, – близ освященного места, наш разговор вряд ли будет подслушан.

– И много их? – глядя в пол, спросила Янина.

– Больше, чем нас.

Янина закрыла руками лицо. Граф слез с окна, ожидая, что будет дальше, но Янина внезапно посмотрела на него ясным, веселым взглядом и от души рассмеялась.

Фон Кларен не удержался и тоже прыснул от смеха.

– Но они ведь спят? – сквозь смех спросила Янина.

– Они не летучие мыши, – развел руками граф, за чем последовал новый взрыв хохота.

– Значит, вы привезли всю нашу компанию в замок, полный вампиров… не летучих мышей?

– Вы же меня буквально заставили. Представьте себе, Янина, если бы я тогда, в Эштехеде, объяснил вам, по каким причинам замок нельзя считать хорошим убежищем?

– Да. Вас бы не приняли всерьез, – согласилась Янина. – Решили бы, что вы пытаетесь глупой шуткой оправдать пустой каприз.

– Я примерно так и рассуждал, – кивнул фон Кларен. – Кроме того… На самом деле, милая Янина, они далеко не так опасны, как в народных страшилках. Говорю как человек, выросший среди них.

– Так они живут… в смысле, покоятся там, в крипте? А ночью встают?

– Они могут лежать там столетьями, многих я за свою жизнь ни разу не видел. Выходят, когда хотят. Но только ночью, солнца они не выносят. А спят крепко, пушкой не разбудишь.

– А почему бы вам тогда не пойти туда как-нибудь днем и не попротыкать их осиновым колом, или как это делается? – спросила Янина с искренним интересом.

– Ш-ш! – граф настороженно огляделся и мягко подтолкнул ее к входу в часовню. – Вот так подкрасться к спящим и проткнуть колом? По-вашему, это было бы достойно австрийского дворянина?

– Разве это не ваш христианский долг? – на всякий случай шепотом спросила Янина.

– Любимую бабушку? – уточнил граф. – Которая меня на коленях держала? Дядюшку, который подарил мне моего первого пони и мое первое ружье? – он ухмыльнулся. – Пони, помнится, откусил конюху два пальца, но для меня это была хорошая школа…

– Да, если так на это посмотреть… – согласилась Янина.

– А кроме того, не очень-то к ним подкрадешься, – заметил фон Кларен. – Вы хоть представляете себе, насколько опасен спящий носферату?

– Вы же сами сказали, пушкой не разбудишь.

– Пушки их не интересуют, а вот приближение живого, дышащего существа они неосознанно засекут и в самом глубоком сне. И именно из-за глубины этого сна у них обострены защитные инстинкты. А сила у них огромная. И невыспавшийся и наверняка голодный носферату только потом будет разбираться, кого спросонья прихлопнул крышкой саркофага или разорвал напополам: приблудную кошку или любимого родственника. Снаружи на дверях церкви висит цепь – она нужна, чтобы люди знали, что входить туда нельзя. Для носферату она – что шнурок. Мощный засов замыкает эти двери изнутри церкви, они сами задвигают его, чтобы ни один человек по незнанию к ним не вошел.

– Но они чувствуют только, когда подойдешь близко или?..

– Вот это меня и тревожит, – признался фон Кларен. – Появление в замке такого количества свежей крови они не могли не почувствовать. И если мы не натыкаемся на каждом шагу на оголодавших вампиров, а долго прятаться они не сумели бы – тут же перессорились бы между собой и еще обрушили ползамка, – то логично предположить, что нечто не дает им проснуться. А на это способен только один из них…

– Вы хотите сказать…

– Что за нами наверняка с самого начала наблюдают, а вероятно, и читают мысли.

– Такое возможно? – улыбнулась Янина.

– Не знаю. Так говорят. И я подозреваю, что этот носферату способен на всё. А что у него на уме, и какие он преследует цели на наш счет – ведомо только ему.

Янина непроизвольно провела пальцами по шее.

– Полагаю, если бы кто-то уже неделю пил ночами мою кровь, я бы заметила, – решила она.

– Сомневаюсь, – качнул головой граф. – Народу здесь порядочно, а ему нужно совсем немного, и никаких следов он не оставит. Проколы от клыков они заговаривают и не проливают зря ни капли крови – для них эта жидкость слишком ценна.

– Во сне? Они делают это во сне?

– Необязательно. Они умеют заставить жертву забыть об этом.

Янина сглотнула и снова потрогала шею.

– Вы не бойтесь… То есть… – граф помолчал, глядя истертую мозаику на полу, потом быстро взглянул на нее и снова отвел взгляд. – Видите ли, милая Янина, если я понимаю правильно, вместе с кровью они воспринимают частицу личности своей жертвы, какое-то отражение ее души, и за счет этого именно кровь разумных, богато чувствующих существ, какими они и сами когда-то были, поддерживает в них жизнь. Но им нужно для этого мизерное количество крови, в остальном к их услугам те же средства, что и у людей. Людская кровь для них – источник наслаждения, ощущения полноты жизни, и даже более того – процесс сродни плотской любви для смертного. Так мне представляется. Наслаждение, которое оправдывает их существование в их собственных глазах. В конце концов, на любовь ни в самом грубом, ни в самом возвышенном ее воплощении они не способны. А за счет крови они ухитряются влезть в такие глубины сознания и души, какие остаются людям недоступны, проживи они рядом хоть сорок лет.