Мария Фомальгаут - Виолончушь (сборник)

Я все-таки приказал дому наполнить ванну, приготовить ужин и растопить камин: мне просто необходимо было отдохнуть и привести себя в порядок. Тем не менее, я понимал, что не засну в эту ночь, просто не засну – буду ждать, сам не знаю чего.

Я ждал. Я ждал почти до рассвета, вслушивался в шорохи дождя за окном. Зима еще не пришла в Таймбург, в городе все еще продолжала царствовать промозглая осень. Я ловил себя на том, что с нетерпением жду первого снега, да не какого-нибудь там, в захолустном городишечке – а тамйбургского, пушистого, падающего крупными хлопьями в сиянии фонарей…

Около двух ночи послышался стук в окно. Я ждал этого стука – с самого вечера. Что-то подсказывало мне, что книга вернется, что она должна вернуться.

Я отдернул занавеску: предчувствия не обманули меня, за окном действительно хлопала страницами книга, та самая. Я открыл окно – она опустилась мне на руку.

Шолади, вспомнил я. Нет, дошали. Нет, долаши. Я поймал себя на том, что никак не могу вспомнить слово. Уже засыпая, я почти схватил слово за ускользающий хвост – оно провалилось в глубину сна, и я вслед за ним.

Амай торопится.

Амай спешит.

Холодно Амаю, а он все равно спешит, все равно торопится, ударяет палками в снег, подгоняет лыжи. Легко несутся востроносые лыжи, несут Амая по снегу, через лес, через заснеженные пустоши, где вместе со снегом растекается, переливается в свете луны сон.

Мало сна осталось.

Очень мало.

Раньше много было.

То раньше.

А теперь мало.

Торопится Амай, – до заката надо успеть в ложбинку, где вчера заметил книжьи следы. А где следы, там и книжка. А где книжка, там и чтиво. Значит, не помрет народ.

Торопится Амай. Вот и развилка уже, свежим снегом припорошенная, вот и сны лежат поклеванные. А вот и книга из-под снега выпорхнула. Простенькая такая книжоночка, тоненькая, ну да ничего, на бескнижье сойдет.

Амай натягивает тетиву, целится.

Книга вспархивает, летит, исчезает в зарослях. Амай спешит, не упустить, не упустить, только не упустить.

Амай несется за книгой, вздымает снег, взмахивает палками, раз, другой, третий…

Хруст.

И вроде не лыжа хрустнула, другое что-то. Амай скользит на лыжах вперед, падает в снег. Нога взрывается болью, и мир вместе с ней.

Вспархивает книга, улетает в подступающую темноту ночи.

Плачет Амай.

И вроде знает, нельзя плакать парням народа ухта, да какое нельзя, сами слезы текут и текут.

Ковыляет Амай к дому. К теплому очагу. И не то обидно, что идти не может, а хромого и казнить могут, кому хромой нужен – а то страшно, что книгу-то упустил, без книги домой вернется.

Вот и огни уже, деревенька родная. Вот и дозорные смотрят на заметенную снегом тропу, на Амая – что-то принес…

Кто-то подхватывает Амая, кто-то ведет в дом. А в доме отец, а в доме вождь сидит, брови хмурит, на Амая смотрит – где книга, что читать-то людям будем?

Разводит руками Амай, мотает головой. Забывается, наступает на больную ногу, падает под ноги вождю.

Трясет вождь седыми волосами, говорит что-то – резко, отрывисто.

Люди не понимают, люди не верят – как так, почему так, зачем так.

Вождь повторяет.

Вздрагивает народ, стар и млад.

Мать Амая всхлипывает, падает в ноги вождю, просит. Но нет, непреклонен вождь, как сказал вождь, так и будет. Сказал вождь – на север пойдем, значит – пойдем.

И все тут.

Кто-то несет Амая на лавку, кто-то поднимает штанину, знахарь наклоняется над пострадавшим, перебирает четки, шепчет молитвы пресвятой Обереге, чтобы не погубила…

А когда сонный период на нет пошел, сон с земли отступать начал. Дальше, дальше из мира реальности, дальше, дальше в какие-то мистические глубины, откуда он пришел миллионы лет назад, когда поменялась земная ось. Не та, вокруг которой вращается земля, а другая, соединяющая землю и другие миры.

Да-да, которую охтоскопом меряют.

Вот отходит сон, освобождается земля из-под сна, многовекового, глубокого, тяжкого. Просыпается земля там, где до этого спала, распускаются первые цветы.

А книги?

Как книгам без снов-то жить?

Не живут книги без снов.

Вот и летят книги туда, где сны. Собираются в стаи, стаей-то веселее, и летят. Не клином, как журавли, а как-то по-особенному, загогулиной какой-то, так сразу и не разберешь. Да вы наскальную живопись посмотрите, там показано, как книги летят. Впереди летят такие, которые бессмертные, на века, за ними что поплоше, послабее, а под конец такие, что на один раз, прочитал, и забыл, про что читал.

Летят.

Ну, где-то и страницы роняют, летят страницы, кружатся на ветру с осенними листьями.

А люди что?

А людям-то на земле как без книг жить?

Не жить людям без книг.

Вот люди за книгами и пошли. Собираются в стаи, идут, кто копье с собой несет, кто топорик каменный, женщины детей тащат, кто-то отстает, кому-то помогают идти, а кого и не ждут, кто ослаб совсем, сам живи, как знаешь.

Идут люди.

Зорко следят дозорные, смотрят в небо, ищут книжные стаи. Высматривают, где книги на ночлег остановятся, на каком дереве.

Охотники расправляют силки.

Ловят книги.

Шум, хлопанье страниц, взлетает в небо потревоженная стая.

Люди вытаскивают из силков книги, первым делом, конечно, вождю несут, вождь посмотрит, что посерьезнее, то большим, что получше, почище, то детям, а есть и такие книги, что это только мудрецам давать, простому человеку никак.

А книги дальше летят туда, где сон отступает.

Не жить книгам без сна.

И люди за книгами идут. Уже и землю покинули, уже и не помнят толком, что за земля такая была, и старики умерли, что землю помнили, когда детьми босоногими были, и дети их умерли, и дети их детей умерли.

Уходит сон в дальние края, в дальние миры, течет сон по камням, укрывает землю, прячется в расщелинах.

Летят книги за сном.

Идут люди за книгами.

– Ну и вот… а потом книги все истребили… Это была первая экологическая катастрофа.

– Так, – говорит учитель.

И так говорит, что не поймешь его, то ли согласен он со мной, то ли нет. Этти когда отвечала, он тоже все – так да так, а потом хоп – и на пересдачу.

– И когда книг не стало, люди сами их выращивать стали.

– Это как?

Вздрагиваю. Подвох какой-то в вопросе, понять бы еще, какой.

– М-м-м… буквами.

– Что… прямо так сразу и начали?

– Н-нет, до этого еще темные века были. Две тысячи примерно. Дичали люди, книги забывать стали…

– Верно.

Смотрю на свою зачетку, ну, ну, ну…

– Задержитесь… после экзамена ко мне подойдете.

Мир падает из-под ног, крутится в голове что-то, за что, за что, за что. Вываливаюсь в коридор, кто-то набрасывается на меня, сдал-сдал-сдал, не могу ответить, кто-то из закоренелых двоечников обнимает, а-а-а, с боевым крещением тебя…