Уолтер Миллер-младший - Гимн Лейбовицу

Поначалу облачение монахов нового ордена состояло из дерюги и узелка, который носят бродяги. В зависимости от поставленной задачи они делились на «книгобандистов» и «запоминателей». Книгобандисты доставляли книги в юго-западную пустыню и закапывали их там в бочках. Запоминатели заучивали наизусть целые тома – исторические хроники, священные тексты, художественную и научную литературу – на тот случай, если какой-нибудь неудачливый книгобандист попадет в плен и под пытками выдаст место, где находятся бочки. Тем временем остальные члены нового ордена нашли скважину примерно в трех днях пути от тайника и приступили к строительству монастыря. Так начался проект, направленный на спасение остатков человеческой культуры от остатков человечества, которые стремились ее уничтожить.

Когда Лейбовиц, в свой черед, выполнял обязанности книгобандиста, его схватила толпа простаков. Техник-предатель, которого священник быстро простил, указал на него не просто как на ученого человека, но как на специалиста по оружию. Набросив на голову Лейбовица мешок, толпа повесила его так, чтобы узел петли не сломал ему шею, и заживо сожгла. Тем самым простаки решили свой спор о том, какой метод казни следовало бы выбрать.

Запоминателей было мало, а их память – небезгранична.

Часть бочек с книгами нашли и сожгли вместе с несколькими книгобандистами. Пока безумие не улеглось, сам монастырь три раза подвергся нападению.

От огромных запасов человеческого знания у ордена осталось лишь несколько бочек с книгами и жалкая подборка рукописных текстов, восстановленных по памяти.

Теперь, после шести веков тьмы, монахи все еще хранили Реликвии, изучали их, копировали снова и снова и терпеливо ждали. Поначалу, во времена Лейбовица, монахи надеялись – и даже ждали, как вероятного события, – что четвертое или пятое поколение захочет получить свое наследие. Они не учли того, что человечество, если его старая культура полностью уничтожена, способно за пару поколений создать новую культуру, – создать усилиями законодателей и пророков, гениев и маньяков, с помощью Моисея, Гитлера или невежественного деда-тирана. Не учли, что культурное наследие может быть получено в период между закатом и рассветом – и во многих случаях так и произошло. Однако новая «культура» стала наследием тьмы, в которой слово «простак» означало то же самое, что «гражданин» и «раб». Монахи ждали. Их не беспокоило то, что сохраненные знания бесполезны, что по большей части они даже перестали быть знаниями, что в них монахи разбирались не больше, чем дикий горец, что эти знания давно лишились смысла. И тем не менее эти знания обладали особой символической структурой, и взаимодействие этих символов, по крайней мере, можно было наблюдать. Видеть то, как связаны между собой части системы знаний, – значит, получить по крайней мере минимум знаний-о-знаниях до тех пор, пока однажды – быть может, через несколько столетий – не придет Интегратор, который их объединит. Поэтому время значения не имело. Реликвии существовали, и монахам надлежит их защищать – и они будут хранить их, даже если тьма не рассеется еще десять веков или десять тысяч лет. Ведь монахи, хотя и родились в самую мрачную эпоху, были теми же книгобандистами и запоминателями блаженного Лейбовица, и, покидая аббатство, каждый из них, хоть конюх, хоть аббат, уносил в своем узелке книгу – обычно молитвенник.

Перекрыв доступ в убежище, аббат – тихо и незаметно – мало-помалу собрал найденные документы и Реликвии. Изучать их никто не мог. Предположительно, они хранились под замком в кабинете Аркоса, а практически они исчезли. То, что исчезало в кабинете аббата, публичному обсуждению не подлежало. Об этом можно было лишь шептаться в коридорах. Брат Фрэнсис такие перешептывания слышал редко. Постепенно они прекратились – чтобы возобновиться с новой силой, когда однажды вечером в трапезной до монахов донеслись обрывки разговора между аббатом и посланцем из Нового Рима. Эту беседу монахи обсуждали между собой еще несколько недель после отъезда гонца.

На следующий год брат Фрэнсис Джерард из Юты вернулся в пустыню, дабы в одиночестве поститься. Затем он вернулся, ослабевший и истощенный, и вскоре его вызывали к аббату Аркосу. Тот захотел узнать, не беседовал ли Фрэнсис с небесным воинством.

– О нет, господин аббат. Днем там только стервятники.

– А ночью? – подозрительно спросил Аркос.

– Только волки, – ответил Фрэнсис и осторожно добавил: – Кажется.

Аркос решил пропустить мимо ушей эту поправку и нахмурился. Хмурый взгляд аббата, как успел отметить брат Фрэнсис, являлся источником лучистой энергии, которая пересекала пространство с конечной скоростью и приводила к увяданию поглощавшего ее объекта – обычно послушника. Природа этого эффекта изучена не была. Фрэнсис поглотил пятисекундный импульс этой энергии, и лишь затем аббат задал ему следующий вопрос:

– Так, а что там с прошлым годом?

Послушник сглотнул.

– Вы про с-старика?

– Про старика. – Пытаясь исключить какие-либо вопросительные нотки из своего голоса, Аркос произнес: – Это просто старик. Теперь мы уверены.

– Мне тоже кажется , что это был просто старик.

Аббат Аркос устало потянулся за линейкой из гикори.

ХРЯСЬ!

– Deo gratias!

ХРЯСЬ!

– Deo…

– Кстати, я хотел тебе напомнить… – промолвил аббат в спину Фрэнсису, когда тот пошел по коридору в свою келью.

– Да, преподобный отец?

– Никаких обетов в этом году, – рассеянно произнес аббат и исчез в своем кабинете.

Брат Фрэнсис пробыл послушником семь лет, семь Великих постов провел в пустыне и научился весьма искусно подражать волчьему вою. После заката он, развлекая братьев, мог воем вызвать стаю волков к стенам аббатства. Днем он работал на кухне, мыл каменные полы, а в классной комнате продолжал изучать древнюю историю.

Однажды в аббатство на осле приехал посланец из Нового Рима и после долгой беседы с аббатом разыскал брата Фрэнсиса и немало удивился тому, что юноша – теперь уже совсем взрослый – все еще носит одежды послушника и моет полы на кухне.

– Мы уже несколько лет изучаем найденные тобой документы, – сказал он послушнику. – Многие из нас убеждены в том, что они подлинные.

Фрэнсис опустил голову.

– Святой отец, мне запрещено говорить на эту тему.

– А-а, вот что… – Посланец улыбнулся и протянул ему клочок бумаги, на котором стояла печать аббата и его же почерком было написано: Ecce Inquisitor Curiae. Ausculta et obsequere. Arkos, AOL, Abbas [18] Это инквизитор курии. Слушай и повинуйся. Аркос, аббат, АОЛ (Альбертианский орден Лейбовица) ( лат .). .

– Ничего, – быстро добавил посланец, увидев, что брат Фрэнсис внезапно напрягся, – разговор у нас неофициальный. Твои показания потом запишет представитель суда. Ты знаешь, что твои бумаги уже давно в Риме? Часть из них я привез обратно.