Фрэнк Харди - Легенды Бенсонс-Вэлли

Рыжая Макушка Пиктон, вернувшийся в ореоле героя в лоно лердибергской банды, замыслил страшную месть.

Однажды вечером, осуществляя первый этап адского плана, он крикнул Стерлингу: «Эй, фараон поганый!» — и пустился наутек.

Обрадованный открытым вызовом, Стерлинг — он теперь постоянно носил легкие ботинки — бросился в погоню по темному переулку.

Пиктон, имевший преимущество в пятьдесят ярдов, перескочил через забор, перебежал двор англиканской церкви, промчался по огромному двору католической школы и понесся дальше вверх по холму. Стерлинг не отставал, но незнание местности затрудняло его.

Рыжая Макушка миновал монастырь и оказался в поле. Он пыхтел и ругал скверными словами выглянувшую из-за туч луну.

Луна ярко осветила местность, и Стерлингу стало легче бежать. Он был уже ярдах в двадцати от Пиктона, когда тот, собрав последние силы, пролез через проволочную изгородь.

Впереди в лунном свете блеснула полоска воды — оросительный канал. Он в ловушке, подумал тяжело дышавший Стерлинг. Попался.

Однако, пока полицейский преодолевал изгородь, Рыжая Макушка перебрался через канал. Выпрямившись, Стерлинг увидел, что Пиктон уже на другом берегу.

— Ну, беги же! — кричал Пиктон. — Поймай меня, фараон поганый! — Он плясал, строя рожи и показывая Стерлингу нос; впрочем, это был самый пристойный из использованных им жестов. — Эй, фараон поганый, ну, догоняй!

Сержант прикинул ширину канала — около двадцати футов. Он не заметил слева доски, по ней-то коварный Рыжая Макушка и перешел на ту сторону. Перепрыгнуть канал Стерлингу казалось невозможным, однако, если рыжий веснушчатый хулиган сумел это сделать, к лицу ли колебаться ему, Стерлингу, выступавшему в тройном прыжке на Олимпийских играх! Надо прыгать!

И новый полицейский Бенсонс-Вэлли отступил на шаг назад, намереваясь по крайней мере на три фута перекрыть мировой рекорд по прыжкам в длину, да еще поздним вечером, да еще прыгая через канал глубиной восемь футов, из которых пять футов составляла илистая зеленая вода, а три — вязкая грязь.

— Фараон, догоняй! — подзуживал Стерлинга Рыжая Макушка.

Новый полицейский положил на землю каску, разбежался и сделал огромный прыжок в темноту. Он плюхнулся в отвратительную жижу как раз посередине канала и погрузился с головой.

Рыжая Макушка подождал, когда Стерлинг появится на поверхности, — все-таки было бы ужасно, если бы такой видный и всеми уважаемый человек вдруг утонул.

Сержант Стерлинг вынырнул, глотнув порядочно воды; ноги его завязли в грязи. К несчастью, плаванье было единственным видом спорта, которым Стерлинг никогда в жизни не занимался. И он снова стал уходить под воду.

Рыжая Макушка помчался в город сообщить приятную новость.

Стерлинг вынырнул во второй раз, побарахтался в иле и опять скрылся под водой. Шутка Рыжей Макушки грозила обернуться трагедией. Перед затуманившимся внутренним взором сержанта Стерлинга уже стали мелькать картины прошлого, но тут выработанная годами самодисциплина помогла ему прийти в себя. До суши было всего несколько шагов. Стерлинг поднял голову и глотнул уже не илистую воду, а воздух. Он стал медленно двигать руками и ногами, сопротивляясь желанию сдаться и тем покончить с мучениями — нехваткой воздуха и леденящим ужасом близкой гибели. Ноги его снова увязли в иле, но он, собрав все силы, снова отбросил мысль о капитуляции. Он бил руками по воде, барахтался, как овца; в эти мгновения он олицетворял собой инстинкт самосохранения, свойственный всем живым существам.

Новый полицейский выполз из грязи и ила и ничком упал на берег; лишь одно чувство еще осталось в нем — всепоглощающая ненависть к жителям Бенсонс-Вэлли.

Наконец он поднялся, измученный, совершенно без сил, и медленно побрел обратно. В размокших ботинках хлюпала грязь, пропитанная вонючим илом одежда прилипала к телу.

Проходя через чей-то участок возле Мэйн-стрит, он услышал голоса и спрятался в кустах. Никто не должен видеть его в таком плачевном состоянии! Больше часа пролежал он там, припав к земле, дрожащий и несчастный, пока не набрался решимости пройти через все унижения, только бы добраться домой.

— Что стряслось, ради всего святого? — ужаснулась Барбара, увидев его.

Стерлинг торопливо вошел в дом и запер дверь.

— Я чуть не утонул, — пробормотал он, задыхаясь.

Жена отвела его в ванную. Пока он освобождался от испачканного мундира и исподнего, она пустила горячую воду. Барбара уже давно в душе страдала от дерзких выходок горожан, от их насмешек и оскорблений. Но она терпела, пока ее муж сохранял самообладание. Однако за последние недели он изменился, стал вспыльчивым, плохо спал. Она отнесла на задний двор, в прачечную издававшую отвратительное зловоние одежду мужа, держа ее на вытянутых руках. Эти вонючие тряпки представлялись ей символом все растущей враждебности, окружившей мужа и ее саму.

Вернувшись, Барбара услышала телефонный звонок. Она подняла трубку. Незнакомый голос сказал:

— В канале позади католической церкви кто-то тонет. Барбара Стерлинг кинулась в ванную.

— Они тебя убьют! — сказала она своему истерзанному супругу. — Уедем из этого города, пока они тебя не убили!

Окружной суд, разбиравший дело о краже овец Дэйвом О’Кифом, заседал в составе судьи и присяжных.

Множество народу собралось по этому случаю. Пока присяжные присягали, в зале шли споры о шансах Дэйва на оправдание.

Сержант Стерлинг, хотя его непоколебимая строгость под действием угрюмого недоброжелательства горожан сменилась горечью, не сомневался в исходе дела. Но он не знал здешних присяжных. Не зря сержант Флаэрти избегал доводить серьезные дела до суда. Причина была в том, что любые двенадцать почтенных и добропорядочных граждан Бенсонс-Вэлли, назначенных в присяжные, на поверку оказывались не столь уж почтенными и вовсе не добропорядочными.

Несмотря на расстроенные нервы, сержант довольно убедительно обосновал перед судом свое обвинение.

У обвиняемого пять тысяч овец. На большинстве из них — клеймо Джона Флеминга, хотя и видны следы неумелых попыток заменить это клеймо. В качестве вещественного доказательства номер один Стерлинг представил суду овечью шкуру. Инструменты для клеймения, обнаруженные в ручье на участке обвиняемого, Стерлинг предъявил как вещественное доказательство номер два. Глина на копытах овец оказалась такой же, как и на участке Флеминга; образец глины — доказательство номер три.

Глядя на седовласого, добродушного Дэйва О’Кифа, никто бы не подумал, что вольное обращение с законами давно вошло у него в привычку, а это в свою очередь доставило Дэйву массу благоприятных возможностей испытать свои способности в области юриспруденции и трижды приводило его в Пентриджскую тюрьму; там он штудировал старые юридические учебники и строил планы новых махинаций.