Фрэнк Харди - Легенды Бенсонс-Вэлли

Очнувшись через некоторое время, новый полицейский потряс головой, медленно поднялся, подобрал каску и китель и, пошатываясь, без единого слова вышел.

Спустя три недели, в пятницу вечером, высокий грузный мужчина в форме полицейского сержанта — мундир на нем едва не лопался по швам — вышел из полицейского участка и пересек Мэйн-стрит.

— А вот и Флаэрти! — сообщил Арти Макинтош друзьям; все они, как обычно, расположились на обочине тротуара у парикмахерской Ши. — Говорил я вам, что он вернется!

Флаэрти не мог слышать этого. Он шагал по другой стороне улицы, отвечая на приветствия прохожих, замечая любопытные взгляды и шушуканье, и почему-то ему было не по себе.

Перед клубом АНА его встретил сквоттер Флеминг.

— Поздравляю с возвращением, сержант. Надеюсь, вы получили хороший урок.

— Надеюсь, весь город получил хороший урок, — возразил Флаэрти.

Флеминг задел его больное место, но признаться в этом сержант не пожелал.

— Вам дан испытательный срок, сержант, — продолжал, словно не слыша его слов, Флеминг. — Так что послушайтесь моего совета: честность — лучшая политика.

— Говорят, Стерлинг был честный, — съехидничал Флаэрти.

— Во всяком случае, вы должны обеспечить неприкосновенность частной собственности, — сказал сквоттер, игнорируя насмешку. — И отвадить от города всяких бродяг.

Флаэрти ничего на это не ответил и двинулся дальше, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.

У кооперативного магазина собрался городской духовой оркестр. Над Мэйн-стрит, образуя арку, висел транспарант, гласивший: Добро пожаловать в Бенсонс-Вэлли!Транспарант был вывешен в честь гостей, приезжавших на недавние городские празднества. Флаэрти, несколько удивленный, принялся разглядывать надпись. В это время капельмейстер сделал знак музыкантам, и те грянули уже известное произведение «Снова в Бенсонс-Вэлли». Оркестранты старались изо всех сил. Даже Рыжая Макушка Пиктон исполнил сольную партию корнета вполне прилично, должно быть решив, что Флаэрти, в конце концов, не такой уж плохой человек.

Флаэрти вежливо дослушал музыку до конца.

Продолжая свой путь, он увидел на пороге отдела бакалеи кооперативного магазина Муммашу Палмера в белом фартуке.

— Как поживаешь, Нэд? — спросил Палмер, воровато оглянувшись по сторонам, — Ну и хлебнули мы лиха ш этим Штерлингом! Ш меня пятьдешят фунтов штрафу шодрали. А приятеля из «Гранда» пошадили в тюрьму!

Флаэрти на это сказал только:

— Добрый вечер, Джек, — и проследовал мимо.

У трактира «Королевский дуб» стоял Затычка Мэннерс, расставив ноги, словно стрелки на часах без четверти двенадцать.

— Скажу честно, друг, — обратился Затычка к Флаэрти, — уж кого я рад видеть, так это тебя! Пошли, выпьем.

— Спасибо, не могу, — сказал Флаэрти.

Затычка Мэннерс, медленно поворачиваясь всем телом, долго смотрел вслед Флаэрти. Потом сокрушенно покачал головой, как бы говоря: нет, ни на одного полицейского больше нельзя положиться!

Достигнув границы торговой части города, Флаэрти перешел на другую сторону Мэйн-стрит и пустился в обратный путь.

Перед Домом механика местный отряд Армии спасения готовился к очередной попытке посеять семена добродетели на каменистой почве Бенсонс-Вэлли. Как раз в тот момент, когда Флаэрти проходил мимо, капитан призывал Дарби Мунро публично покаяться и тем очистить себя от грехов. Прежде чем собраться с силами и ринуться в атаку на столь ужасный порок, как пьянство, Дарби бросил полный надежды взгляд на сержанта Флаэрти.

— Сержант, — спросил он, — можно мне снова пойти работать на ферму Вэлланса?

— Посмотрим. Загляни ко мне в понедельник.

Некоторое время Дарби впустую распинался перед чопорными девами в чепцах, произнося на свежем осеннем ветру затверженную наизусть исповедь, потом оркестр заиграл «Я очищусь в крови агнца».

Капитан, держа в одной руке корнет, другой сунул Дарби тамбурин. Дарби стал неуверенно отбивать ритм.

Невдалеке околачивалось несколько мальчишек из лердибергской шайки; они искали, чем бы заполнить время, пока Пиктон Рыжая Макушка не освободится и не придумает какую-нибудь забаву в честь отъезда Стерлинга.

— Эй, ты, ягода-малина! — крикнул один из ребят. — Ягода-малина!

Этот непочтительный намек на форму и окраску носа Дарби Мунро вначале не возымел ожидаемого действия. Тогда мальчишки подобрались поближе.

— Ягода-малина! Ягода-малина!

Физиономия Дарби стала одного цвета с его носом; он покинул стройные ряды спасителей.

— Поганые лердибергские ублюдки! — завопил он и с удивительной прытью кинулся на них.

Шайка моментально бросилась врассыпную. Дарби погнался за самым непроворным из своих мучителей, но тот уже попал в объятия Флаэрти.

— Сколько раз я говорил: не дразнись! — сказал Флаэрти.

— Это не я, сержант. Я не дразнился, — соврал пленник.

Флаэрти отпустил его как раз в то мгновение, когда подоспел запыхавшийся Дарби Мунро. Дарби обеими руками обрушил тамбурин на голову злосчастного члена шайки. Тамбурин разлетелся на куски, а мальчишка с ревом побежал прочь.

— Поделом тебе! — крикнул ему вслед Флаэрти. — Все расскажу твоему отцу.

Флаэрти вошел в парикмахерскую Сильви Ши.

— Пострижемся, Нэд? — деловито сказал Сильви. Усадив Флаэрти в свободное кресло, он мягко добавил: — В воскресенье вечерком здесь играют в покер. Не примешь ли участие?

Когда Флаэрти вышел из парикмахерской, он увидел сидящих на обочине тротуара Тома Роджерса, Дарки, Эрни Лайла, Мэтчеса Андерсона, Полковника Макдугала и Арти Макинтоша.

— Рады снова вас видеть, сержант, — сказал Арти Макинтош с обычной своей быстрой издевательской усмешкой. — У нас тут был честный фараон, но мы с ним, знаете, не ужились.

Флаэрти ничего на это не ответил и побрел домой.

— Похоже, я уже говорил, — обратился Арти к остальным, — трудно сказать, что хуже в полицейском, честность или нечестность.

— Не новые полицейские нужны рабочему классу, а новые законы, — заметил Том Роджерс.

В городе стало пустынно и мрачно, словно на кладбище. На долину опустился туман, и пробивавшийся сквозь его пелену свет уличных фонарей напоминал беспокойный блеск глаз больного лихорадкой.

Где-то заплакал ребенок — похоже, что от голода.

Скудный зимний свет едва пробивался на заднюю веранду старого дома, где на корточках сидел человек и чинил башмак. Это был могучего сложения мужчина средних лет, рослый и широкоплечий. Преждевременную его седину оттеняли черные как смоль, густые брови. Строгое изящество его головы никак не вязалось со всем его внешним обликом. Он сидел разутый, в одних носках. На нем был изношенный джемпер и брюки из грубой бумажной ткани. Сквозь дырявый черный носок виднелась голая пятка.