Фрэнк Харди - Легенды Бенсонс-Вэлли

Полковник требовал немедленного пресечения бездумного расточительства.

— Мы должны купить того скакуна, я вам говорю. Великолепное животное, — настаивал Блуи Армфилд. — Я буду тренировать его день и ночь, и в июле мы на него поставим. Флемингтонский круг я знаю как свои пять пальцев. И тогда мы — богачи до конца наших дней. Представляете как расшумятся газеты: «Блуи Армфилд снова на ипподроме! Вел всю дистанцию на Больших национальных!» Но Сэнди упрямо твердил, что азартная игра противоречит его религиозным убеждениям, хотя и не уточнял, какую именно религию он исповедует. Блуи только печально кивнул — жаль из-за религиозных предрассудков упускать такую возможность.

Арти Макинтош предложил Сэнди откупить у Луиджи рыбную лавочку — тогда бы мы были обеспечены бесплатной жареной рыбой с картошкой, а Сэнди нанял бы Луиджи себе в повара и сам ничего бы не делал. Но Полковник Макдугал заявил, что в таком случае Сэнди будет эксплуатировать чужой труд, а честный рабочий человек никогда не пойдет на такое преступление. Я тоже заволновался и посоветовал Сэнди немедленно положить деньги в банк. Хуже я ничего не мог бы придумать.

— Не верю я этим самым банкам, — запротестовал Сэнди. — Ты говоришь, что ты социалист, ну и ладно, а я христианин, я этих менял в свой храм не впущу.

Поступили и другие предложения; мы предлагали все что угодно, кроме одного — перестать пить.

В конце концов Сэнди покачал головой и изрек:

— Бог дает, бог и берет. Никогда еще я не был так счастлив, за всю мою жизнь: столько мы переговорили — и про политику, и истории разные рассказывали, и песни пели хорошие, старинные. Таких песен теперь и не сочиняют.

И надтреснутым тонким голоском он запел «Беглого каторжника», а мы хором подтянули:

К полуночи мы и думать забыли о надвигающемся на Сэнди разорении.

Под вечер в следующую субботу хозяйка пансионата, где жил Полковник, выставила нас из своего почтенного дома. Это глубоко оскорбило нас, и мы удалились, сказав ей на прощанье, что Макдугал не очень-то нуждается в ее обедах и комнатушках и немедленно переселится в кафе-палас «Эму».

Мы двинулись к рыбной лавчонке Луиджи и обнаружили, что наш достопочтенный приятель спит. Проснувшись, он дал согласие на то, чтобы мы использовали для своих собраний заднюю комнату в его лавке; он очень ценил столь почтенную клиентуру, как мы.

Спустя неделю, в субботу вечером, мы все еще были там. Как выяснилось, в Италии Луиджи был социалистом и сбежал от Муссолини. Лавку он теперь вовсе не открывал, а беседовал и пел вместе с нами, услаждая нас время от времени неаполитанской арией или «Бандьера росса».

Питались мы неизменной рыбой с жареной картошкой. Каждый день Блуи Армфилд и Арти Макинтош отправлялись в трактир пополнять сырьевые запасы, которые они и доставляли в лавку Луиджи сначала в мешках из-под сахара, потом в корзинах — дабы не тратиться на перевозку. Ночью или в другое время (кому как было удобнее — каждый исходил из своих индивидуальных привычек) мы по очереди заваливались спать на кровать Луиджи.

С каждым днем наша компания увеличивалась: прослышав о наших сборищах, местные старожилы, мучимые жаждой, стучались в лавочку, требуя, чтобы их тоже впустили.

Полковник Макдугал подвергал каждого новичка суровому испытанию, прежде чем оказать ему высокую честь — принять его в нашу компанию.

— Ты за революцию или нет? — спрашивал он.

Если ответ был отрицательный, Дарки выталкивал страждущего вон; утвердительный ответ вызывал наше бурное одобрение: прозрел еще один рабочий!

К следующему воскресенью в комнатке у Луиджи собралось двадцать пять «революционеров» и три-четыре христианина. И примерно в половине восьмого в тот вечер бедняга Макдугал вообразил, что вовсе тут не пирушка, а собрание членов ИРМ. Он произнес длинную речь о необходимости всеобщего образования и сплоченности и вскрыл язвы господствующего класса. Потом он повернулся к Блуи Армфилду и Арти Макинтошу.

— Время революции пришло, — провозгласил он, и в ту минуту мы ему поверили. — Она начнется здесь, в Бенсонс-Вэлли. — Мы захватим ратушу и полицейский участок, а потом всколыхнем всю Австралию, из конца в конец. Сегодня в восемь вечера братья Армфилд и Макинтош захватят полицию. Беретесь вы за это опасное задание, братья?

— Беремся! — хором ответили братья.

— А если прихвостни капитализма будут сопротивляться и повернут против нас оружие, то есть дубинки и револьверы, бейте их, захватывайте арсенал, готовьте темницы и наручники для капиталистов — мы арестуем их еще до рассвета!

Старина Макдугал совсем увлекся:

— Остальные силы нашей армии, включая нашего итальянского собрата, сгруппируются для боевых действий и двинутся на ратушу.

Спотыкаясь, мы гурьбой высыпали на улицу, и Блуи с Арти отправились вершить справедливость. Остальные по приказанию Полковника построились в ряды, и хотя ноги у нас выделывали кренделя и ряды наши сбивались, мы были готовы к схватке.

Довольный тем, что наконец-то его армия в полном боевом порядке. Полковник повел нас на ратушу, предварительно призвав не просить и не давать пощады в битве против эксплуататоров и их лакеев — например, муниципального секретаря и городского инженера Тая.

Мы затянули «Красный флаг», но не прошли и трех кварталов, как из-за угла показалась Армия спасения — они шли на свою обычную воскресную службу. Впереди «спасителей» под дробь барабана и звон тарелок маршировали две девушки в форме, они несли плакат, на котором было написано «Иисус возлюбил меня».

Мы шагали им навстречу. Полковник не повернул свою армию, мы двигались прямо на них. На середине улицы наши ряды смешались. На сей раз вражеской армией предводительствовал не кто иной, как бакалейщик Эмблер, который выдавал пособие безработным. Увидев его, Полковник Макдугал выступил вперед.

— Стыдитесь! — воинственно начал он. — Идете себе и помахиваете шляпой, а эти юные леди тащат такой тяжелый лозунг!

С этими словами он попытался завладеть одним из древков. Девица ужасно перепугалась, однако, одержимая религиозным фанатизмом, оказала яростное сопротивление. Полковник не отступал; забыв про готовившуюся атаку на ратушу, они с Как-Ни-Верти Аткинсом захватили лозунг. Армия спасения в панике отступила, и обе армии слились в одно целое — если не по духу, так по построению — и зашагали в одном направлении, в противоположную сторону от здания муниципалитета, под водительством Полковника и Арти, которые несли лозунг, возвещавший, что Иисус любит их.

Наши уверенно вошли в новую роль, а «спасители» здорово перепугались, кроме разве Дарби Мунро; его в эту процессию завлекли хитростью — обещаниями накормить и одеть, если он публично покается в том, что он самый страшный грешник из всех грешников. Это он мог сделать совершенно спокойно, не отягчая свою душу ложью.