Михаил Грушевский - Последняя кутья

Мать плакать не могла, всё слезы давно выплакала и упала на ковер…

— Смилуйся, Спаситель, над нами!

Грустно стало в тихих низких покоях; стоят пустые детские кроватки, просторно за столом, родители ходят тихо, еле слышно, и разговаривая больше шепчут, потому что как-то чудно звучит голос по пустых покоях. Состарились родители, среди темных волос забелело серебрянное прядиво, сморщился лоб и стан согнулся. Но всё еще не конец, достаточно есть того горя на свете, всем хватит, еще и останеться!

Может месяца так через три после обкладок пришла холера.

Раз как-то отец вернулся домой еще унылее, чем всегда. Что-то плохо мне, — сказал он жене, — полежу немного до обеда, отдохну.

Лег, да уже больше и не вставал. Позвали доктора. Тот помотал головой, выписал какое-то лекарство и сказал, что вечером придет. Но к вечеру отец еще хуже занемог, стал вялый, не сесть, не встать. Плохое дело, — сказал доктор, приехавши вечером, — у его холера.

На другой день прощался муж с женой. Обое долго сидели молча и смотрели друг на друга.

— Прощай, сердце, жена, — сказал отец и хотел еще добавить, но замолчал, замолчал навеки.

На кладбище возле двух маленьких могилок поднялась еще третья, больше. Чьи-то руки вокруг них убираются. Стелятся над ними розовые ветки, жасмин их весной посыпает, белым, пахучим цветом, против солнца блещут медные строчки на кресте: «Помени их, Господи, когда придеши во царствие твое».

Но не это вспоминает бабушка, не такие мысли в голове ходят — задумавшись, неподвижно сидит она перед тарелкой с борщем; лицо ясное, тихая улыбка на губах. Другие времена вспоминает она. Видлит она отцовский дом, низенький, соломой покрытый, со старым покрученным крыльцом, низенькие покойчики, скрипучую, поючую дверь, и темный чердак, куда когда-то так боязко заглядывала она маленькой; кладовая, где было так много всего — и груш, и вишен, и орехов, и старого, твердого меда; вспоминает старые потемнелые рисунки и Ивана Крестителя с ягненком, и «Три цари со дары», и какую-то госпожу с гитарой вышитую гарусом; видит роскошный сад, с такими большими яблонями и грушами, что летом мокро под ними; грядки красного мака, астр и гвоздик, огород, а за ним берег, зеленые, кувшинкой зарослые пруды, над которыми росли такие замечательные жeлтые цветы, росли вербы с красными ветками. Вот она будто видит кладцище, огражденное трухлым забором, и церковь, и высокие кресты на низеньких холмиках, колокола и старого пономаря, с большими ключами, видит она, как бегает он выгоняя овцы, что зашли на кладбище, а оттуда в колокольню влезли.

Видит бабушка мать свою, покойницу, подвижную маленькую бабушку, и отца. Вспоминает, как учил он ее читать, писать; как мать радовалась ее письму.

Вспоминает бабушка, как впервые увидила она своего жениха и какой он был чудный в только что сшитом сюртуке, какой необычный и смешной. Как смутилась она, встретивши его. Как засмотревшись как-то на него обожгла она ему руку, наливая чай, и как обое покраснели, и не знали что сказать.

А дальше первые роды — завесили окно, свечи на стульчике, она сама слабая, но веселая лежит укрытая, а муж держить ее за руку и всматривается в своего первенца, а тот маленький, красненький, завернутый только рот раскрывает та мигает на свет глазками.

— Назовем его Заней, как твоего отца зовут, — говорит наклонившись отец, — дай Бог ему счастья, как мы сейчас имеем. И ребенка крестили. И так он пищал, аж мать услышала лежа. Вот здоровый будет парень, — сказала бабка, надеясь еще рубля.

А как на младшую болезнь напала — кахы да кахы, и не вылечишь ее никакими лекарствами, уже что не делали… Думали что и умрет бедолаха… А мать посоветовала ласточкино гнездо под подушку спрятать… Проснулась ночью — слышит — тихо, никто не кашляет; — что такое? Неужели нежывая? — подошла, дрожа — спит ребенок, так красиво, даже не шолохнется. А средненький, — как ушел Мороза звать на кутью, чуть не замерз, вышел действительно на улицу, глупый, мороза искать. Вот так толковый парень, как колядки хорошо от отца перейнял, даром, что маленький, а иголос какой, как у отца был когда-то. А как запоют с отцом вместе после кутьи… После кутьи, — а я и забыла о ней и о вечересвоей, что эт оя так задумалась? — стрепенулась бабушка и схватила ложку, поднялась, глядь — чудо Боже — вокруг стола седит вся семья и все пристально смотрят на нее…

Ого! Вправду, все здесь: прямо напротив нее муж, справа старший сын, слева — средний и младшая; муж немного постарел, дети намного подрасли, но все такие же как были, ничем не изменились и все пристально смотрят на нее. Бабушка думала, что это всё приснилось и быстрей ущипнула себя за руку, но нет, это не сон, это действительно — вот муж себе волосы приглаживает, как всегда, вот и в среднего знак на губе, как он упал на шкаф за грушами лезучи.

И бабушка не только что не удивилась, она кажется диву бы далвсь, если бы узрела, что на святую вечерю вокруг стола нет никого.

— Что это вы мамо, так задумались, Навивайте быстрее борщика, ато есть хочу так аж, аж, аж!..

— Таки проголодались хорошо.

И опорожняются тарелки с борщем, с наваром, с голубцами пшонными.

А отец проекратил кушать, глаза потупил…

— Что это ты, муже? Что это так присматриваешся?

— Да вот смотрю на тебя, что таки силько изменилась с того Рождества.

— Тот тебе не прошел год дурно — вот в висок сивина ударила, и морщины лоб порезали…

— Деточки, деточки, отбираете вы силу нашу! Отдадите ли когда? — говорит отец и радуясь смотрит на веселые, здоровые лица детей.

— Отдадут! Вот я к дочке пойду, как замуж выйдет, — говорит бабушка и любуется своей маленькой, что сосет какую-то косточку от рыбы. Забыла бабушка, будто небыло, о всем прошедшем горе, будто был это сон страшный, испугал мужа, да исчез; а муж мигает глазами и не знает, действительно ли приснилось то горе? Неужели правда, что нет его?

— А меня кто к себе примет? — смеется отец.

Вот и кутья и узвар, все черпают его и пьют, выхваляя узвар.

— Давай, папа, колядовать, — просят дети.

«Нова Рада стала»… — начинает баском отец, альтом пристает старший, — «Де Христос родився…» — выводит до плеча голову наклонивши, глаза закрывши, средний. Маленькая и себе что-то гудит, лепечет…

— Молчи, Марусю, не перебивай, — ругается средний.

— М-м, — качает головой Маруся.

— Оставь ее, разве ты не таким был, — учит старший.

А ну теперь:

«Чи дома, дома?…» — начинает отец.

«Пан господар…» — подхватили дети и кланяясь отцу и матери, поют последнее:

— Сазецку, сазечку, — кричит маленькая.

— Папа, я кутью под потолок брошу, — просит средний.