Михаил Грушевский - Последняя кутья

— Зачем? У нас и пчел нету.

— Да так, хоч нет, а всё… Летит кутья под потолок и не зря, прилип кусочек как раз над столом.

— А ну тебя с твоей кутьей, — смеется бабушка, отряхивая кутью с платья.

— Эх, надо было лодку подставить, — говорит старший.

— А вот есть хорошая колядка, — вспоминает отец:

Выпевает он.

— А ну вина, жена! — наливает он всем по ряду, старшему полную, среднему четверть недолил, а маленькой — половину чарки.

— Бери, жена…

— Ну, поздравь, Боже, — говорит он вставши, — всему нас самих и наших детяток и ципляток и гусяток, — улыбается он.

— Ну, жена, пошли Боже всякого счастья и детям, и родителям нашим и родственникам, чтобы дождаться и на следующий год увидеть всех счастливыми и здоровыми!

Он подошел к жене и поцеловались, дети бросились к ним и обхватили, кто отца, кто мать.

Удивительное что-то случилось с бабушкой — ей стало так легко, и всё как то перемешалось… Ей показалось что пола нет под ногами, что она, и муж, и дети, все вместе плывут морем, и так тепло, ясно блестело небо голубое, без облаков, а солнце такое жаркое-жаркое, а волны такие синие-синие, как видела она рисованными где-то. И те волны такие красивые — не бьют, не хлюпают, а будто перекатываются тихо-тихо, да такие мягкие, будто пуховые… И взялась какая-то волна да и поднимает вверх их, всё выше да выше; уже море еле синеет в тумане под ними; и будто уже их не семья целая, а с той семьи вышло что-то одно, будто она перелилась в одно чудесное существо и то существо идет выше и выше к солнцу жаркому и блестящему, всё плывет вверх да и так высоко, что уже и бабушка будто сама того существа не видит, а с ней и себя не чувствует…

VII.

А на следующий день в полудень возвращалась с дома Евдоха. Шла она не очень быстро — как-то ноги ступали совсем не туда, куда надо было, так что Евдоха должна была раз по разу останавливаться, держась за что-нибудь. Много с ними хлопот было бедной Евдохе, а какой-то глупый солдат, увидев, искривил нос и посмеялся — «вот так, — говорит, — кутью праздновала! Беда и всё!».

А еще и до того разикалась — ужас, как по ступенькам пошла — что ступит, — икнет и перекрестит лоб: «Господи помилуй! Вот пирог, или что. Господи спаси! Вот злая, это уже кутья наверное…»

Вошла она таки в покои.

— Что это, всё не убрано, как было, и дух от еды такой по покоям. Господи помилуй, где же госпожа?…

— Ай, что это?!

В покое стоял застеленый стол, и еда вся нетронутая; свечи выгорели, от монашки кучка золы белеет на копейке. Старая госпожа неподвижно сидела перед тарелкой, голова упала на руку, другая рука сжала пустую чарку. Бабушка уже захолола…

Теперь на кладбище в ряд четыре могилы — маленькие в средине, большие — с двух боков. Вся семья тут собралась вместе; все вместе полетят к ясному, блестящему солнцу…

лихорадка

дифтерит