Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

Примолкли охотники. Вот это да-а! Первый раз в жизни вот так запросто с наследственным бароном сидят. Скажи кому...

Тихо потрескивают сучья костра. Тоненько позванивает горлышко бутылки о край эмалированной кружки: подрагивают руки у наследника барона. Оно и понятно. Тут кого хочешь дрожь возьмёт. Такое состояние вдруг заполучить!

-- Вы думаете я от нечего делать торчу в этой Гусинке? Нет, господа. Я обдумываю план раскопок. Одно неосторожное движение - и может погибнуть произведение искусства.

Вова ещё выпил. Закусил плотно сардинами. Налил охотникам.

-- Приезжайте следующей осенью, господа. Я в Гусинке такой отель для охотников отгрохаю! Такой сервис устрою на Синь-озере!

Разгорячённые водкой и взбудораженные таинственным рассказом Вовы, охотники и не заметили, как осушили все бутылки. Скоро они храпели в холодных, окутанных туманом палатках. Костёр краснел затухающими угольками, и струйки дыма ещё вились над ним. Где-то в темноте лаяли в деревне собаки, раздавались пьяные выкрики:

-- Надька! Дура конопатая! Ты на кого с коромыслом? Ну, я тебе покажу! Брось коромысло! Брось, говорю!

Живёт в Комаровке охотник-промысловик Виктор Бычков по прозвищу Облом. Виктор - бывший оперуполномоченный уголовного розыска, лейтенант милиции, но об этом в деревне мало кто знает.

С середины февраля до поздней осени охотничий сезон закрыт. В это время промысловики готовят новые ловушки, мастерят кулёмы и черканы, прорубают путики в таёжных дебрях к местам будущих привад, собирают грибы и ягоды для сдачи в заготпункт. А больше занимаются личным подворьем. Ведь ещё неизвестно, повезёт ли зимой, какой будет промысловый сезон, а когда во дворе корова мычит, свинья хрюкает и куры кудахчат, оно, конечно, надёжнее.

У Бычкова в тайге всё давно приготовлено к зимнему промыслу: капканы разнёс по местам лова, путики почистил от бурелома, зимовье подремонтировал. Семьёй он не обзавёлся, домашнее хозяйство ему ни к чему. А вот пчелы - занятие для души. Всё-то у них организовано, подчинено своим пчелиным законам. Вот бы и людям так! Бычков подолгу просиживал у пчелиного летка: нервишки успокаиваются, философские мысли в голову приходят. Хорошо бы, думал он, самому на время стать пчелой. Узнать, что чувствуют они? Как, улетев за километры, находят свой домик?

Пасека Бычкова - самая дальняя. В ключе Горелом, за Комаровкой. Если ехать в Кедровую падь, километров через пятнадцать будет свёрток. Это и есть дорога в Горелый ключ. Узкая и каменистая, она взбирается на перевал, спускается в распадок и обрывается у переката. Сверкает брызгами ручей; за ним, на золоте одуванчиков - ряды ульев. Синих, жёлтых, белых... Пахнет скошенным сеном, цветущей липой и мёдом. И над всем - несмолкающий пчелиный гул...

Чёрная "Волга" прошуршала колёсами по галечной россыпи, мягко вкатилась на песчаную отмель. Четверо мужчин, наголо остриженных, с автоматами выскочили из машины, подбежали к ручью. Трое жадно припали к прозрачной, прохладной воде. Четвёртый, худой и длинный, прислушивался к знойной тишине. У ног его, обутых в адидасовские кроссовки, искрился на солнце журчащий поток. Худой облизнул губы, отвернулся и пристально всмотрелся в край безоблачного неба. Там, где небесная голубизна сливалась с туманной синью тайги, зоркие глаза различили еле приметную точку. Вытянутое лицо худого исказила злобная гримаса.

-- Машину в кусты! Ну, живо! -- пинком поторопил он низкорослого крепыша в клетчатой рубахе и синих джинсах.

Сам упал грудью на гладкий окатыш, зачерпнул воду ладонями. Сделал несколько глотков, и до слуха донёсся глухой рокот. Худой вскочил и бросился в придорожную чащу. Автомобиль тускло поблескивал эмалью под наспех наброшенными ветками и лапником.

-- Стёкла прикройте! -- крикнул худой, стаскивая с себя штаны и куртку, и набрасывая их на фары. Другие тоже спешно раздевались, накидывали одежду на машину.

Приглушенный расстоянием стрекот нарастал. Четверо полуголых людей прыгнули под выворотень ели, притихли.

Вертолёт с грохотом навис над распадком. Окна кабины открыты. Окуляры биноклей нацелены на пятачок поляны. Внизу, как на ладони: крошечные домики для пчёл, маленькая собачонка шариком катится по тропинке от речушки к бревенчатому сараю; избушка, возле которой возится фигурка человека. Он что-то стружит: руки взад - вперед снуют над верстаком. А вон и дорога выныривает из ключа, серпантином опоясывает сопку и теряется за перевалом. Пусто на ней... Одинокий изюбр на взгорке, покачивая рогами, трётся о сухое дерево.

Пятнисто-зелёная махина, всколыхнув горячий воздух в распадке, понеслась дальше. Душная, нудящая гнусом, дремотная тайга простёрлась под вертолётом. Стрекочущий звук его стал тише и скоро затих совсем...

Бычков полюбовался гладко струганной потолочиной для улья, неприязненно посмотрел на грохочущий вертолёт. Не спустился бы ниже... Ветром от винтов цвет с липы собьёт, пчел расшугает... И чего надо? Растарахтелся тут...

Вертолёт сделал круг над распадком и устремился к дальним вершинам гор. Бычков проводил его глазами, ещё пару раз вжикнул рубанком и смёл стружки под верстак. Оттуда выбежала вислоухая пёстрая дворняжка непонятной масти. Тявкнула на пчелу, надоедливо жужжащую перед носом, и снова свалилась на кучу обрезков и опилок. В мокрой от купания шерсти надолго застряли репьи, стружки, вощина.

-- Видал этих придурков, Малыш? -- весело спросил Бычков. -- Сесть, наверно, хотели, да облом у них получился. И умно сделали... Не приведи, Бог, смели бы пасеку винтами!

Бычков разжёг дымарь, взял ящик с соторамками, проковылял к улью. Снял крышку, пофукал дымарём и склонился над лежаком.

Со стороны глянешь - не человек - кочерга какая-то скрюченная. Правая нога колесом. Левая рука в локте согнута - не разгибается. Голова набок наклонена, а нос приплюснут. Зато глаза - живые, весёлые, с задорным блеском. На губах улыбка. Нет, душой не согнулся Бычков. Своему искалеченному телу скидки не делает. Приспособился... И на охоте сноровист, вынослив. Уродцем не родился. Это сейчас небритый, с длинными волосами. перевязанными тесёмкой, хромой и перекорёженный. А на фотографиях, что в дембельском альбоме?! На одних - стройный, симпатичный сержант. Краповый берет на затылке, чуб из-под него. На груди автомат, парашютные лямки. Знаки "Парашютист", "Гвардия" и медаль "За отвагу". На других - в парадной милицейской форме, в лейтенантских погонах. В заросшем инвалиде, хромающем, в изодранных штанах и майке не узнать прежнего Бычкова!

А было дело, послали Бычкова в Чечню... Под Гудермесом милицейский патруль попал под обстрел бандитов. Пуля разворотила Бычкову ногу. Еле собрали её хирурги, но срослась криво. Не получилось работать в милиции. "Нога кривая?! А мне что, стометровки на скорость бегать? В тайге спешить некуда!" - не огорчился Бычков. И подался в охотники...