Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

-- Жалко, думал сопрём у Лукерьи бутыль самогону. Доставай нашу, помянем Ваньку Столбова. Теперь уж ясно, что хана ему. Ведь всё обшарили... Медведь его упёр. А иначе, куда бы делся? Вороны бы указали место. А медведь пропастинку любит. Зарыл где-нибудь Ваньку и пожирает в своё удовольствие...

-- Хреноватый, надо сказать, мужик был... Попросила его недавно старая Агафья дров привезти, так он калым содрал с неё.

-- Про покойников, Серега, говорят хорошо. Или вообще ничего... Выпьем за Столбова, а заодно лошадь мою помянем... Вот у кого добрая душа была.

Звякнули стаканы, щёлкнула пробка из бутылки. Забулькало.

Мужики замолчали, и Столбов затаил дыхание. В нос било сыростью, тухлятиной. Не чихнуть бы...

Сергей и Назым выпили, шумно выдохнули. Столбов унюхал запах водки и чеснока. Сглотнул: салом закусывают.

-- Да-а, дела, Шлиссель весь леспромхоз на ноги поднял, чтоб Столбова искать. Всю тайгу обшарили - как в воду канул, -- еле ворочая набитым ртом, пробубнил Адаменко.

-- Медведь утащил. Я в тайгу верхом на Агате поехал... Столбова искать, -- тихо проговорил Назым. -- Тут медведь... Пальнул я для острастки из обоих стволов... Медведь убежал, а конь как сдурел. Не идёт и всё! За узду тяну, палкой колочу... Крутится на месте, а вперёд не сдвинуть никак... Три дня бился с ним... Бросить пришлось. Знаешь, какой был конь! Умница! И всё из-за Столбова!

-- А Варька! Хаяла мужика на каждом углу, а сгинул - заревела. А чего сейчас слёзы лить? Живого жалеть надо, а не мёртвого. Вот пропал Столбов - кому горе, а кому радость.

-- Кому радость-то?

-- Не скажи... Столбов в очереди на новый брусчатый дом первым стоял. А теперь Юрка Бобров, электромонтёр, эту хату займёт. Шлиссель тоже рад: ему в аккурат за Варькой приударить, давно её Германией сманивает... Да и мне... Одному тебе скажу... На "Тойоту" не хватало - я у Столбова занял деньжат. Когда занимал, Столбов просил не говорить Варваре, она бы ни в жисть не согласилась одолжить. Ну, а теперь и отдавать не надо! -- засмеялся Адаменкр.

-- Твоё дело... Радуйся, коли так.

-- А Марчук? Японский лесовоз Столбова ему отдадут. И Витя-дурачок, который в кочегарке ночует, наплясывает: "Киселя, - говорит, - на поминках наемся!".

-- Так и получается: жил человек, вроде был нужен всем, а ушёл на тот свет и... даже радуются...

-- Зато Мишке Паршукову горе... Столбов у него бензопилу взял. Пошёл Мишка к Варваре за пилой - та не отдаёт. "Не знаю, -- говорит, -- ничего ни про какую пилу". По Ваньке рыдает, не верит, что сгинул Столбов. Да что толку не верить - не воскреснет...

-- Ещё как воскресну! - громыхнул ружьём Столбов.

Какое-то чумазое, обросшее чучело вдруг возникло перед застывшими в изумлении мужиками. Полминуты они ошалело таращились на это "чудо" в мятой шапке, облепленной прилипшими перьями. Адаменко сорвался первым, за ним - Назым. В дверном проёме они сшиблись, дверь сорвалась с петель, и приятели помчались по огороду с громкими криками:

- Столбов воскрес! Столбов воскрес!

Неисповедимы охотничьи тропы. Они-то и привели меня в зимовье на берегу таёжной речушки Листвянки, приютившее морозной ночью. Там я и познакомился с егерем Самсоном Павловичем Дымарём. Уссурийские охотники зовут его Сам Палычем. А браконьеры нарекли Самопалом. Так и говорят промеж себя:

-- Без путёвки на охоту пойдёшь - на Самопала нарвёшься... В тайге от Самопала не скроешься... Тайга большая, а куда не сунься - везде Самопал!

Даже поговорку придумали: "Без лицензии ходил - к Самопалу угодил!". Задержит егерь браконьера и первым делом сумку с плеча снимет. Солидно расстегнёт её, не спеша вытащит чистый бланк и спросит строго:

-- Ваша фамилия, гражданин?

Об этой видавшей виды сумке рассказывают самые невероятные истории. При этом хозяин её вроде и ни при чём, а лишь сумка - участница всех приключений егеря. Грубо сшитая из желтоватой свиной кожи, она не раз выручала Самсона Палыча из беды.

Когда на него напала рысь, ружьё дало осечку. Со свирепым рыком хищник вцепился в сумку, в бешеной ярости стал грызть сыромятный ремень. Выхватил егерь охотничий нож, ударил им зверя в левый бок. И уложил рысь наповал. Так и обошлось.

А вот при встрече с голодным шатуном плохо пришлось бы Сам Палычу. С рёвом бросился на него медведь из-за выворотня горелой ели. От неожиданности егерь карабин выронил. А медведь уж рядом. Косматая извалявшаяся шерсть дыбом торчит на нём, жёлтые обломанные зубы оскалены. Не растерялся егерь, швырнул в смрадно дышащую пасть сумку. Медведь схватил её и давай драть когтями. А Самсон Павлович изловчился, подхватил из снега карабин и выстрелом в упор свалил шатуна.

Не сдобровать бы егерю на скалистой круче, откуда оступился в снежную круговерть, да спасла сумка, зацепилась за коряжину.

Немым свидетелем многих других таёжных происшествий стала эта служебно-походная принадлежность, уважительно именуемая Сам Палычем "планшеткой".

Протёртая на сгибах и обшарпанная "планшетка" тонула вместе с ним в бурном весеннем потоке, цеплялась за острые камни и колючки аралии - "чёртова дерева". Её трепали когти совы, рвали кривые клыки кабана, а в зимовье точили мыши.

Однажды Самсон Павлович застиг в молодом осиннике браконьера возле ободранной туши лося. Пока егерь составлял протокол за незаконный отстрел рогача, здоровенный парняга недобро посматривал. Резко повернулся и вдруг замахнулся ножом. В лицо ему тотчас полетела "планшетка". Отпрянул браконьер, а Сам Палыч уже карабин наставил: "Руки вверх!". Так и привёл задержанного в село с поднятыми руками.

Каждая вещица в "планшетке" Самсона Павловича - на своём месте. Аккуратно очиненные карандаши, резинка, линейка, компас - пристёгнуты ремешками, разложены по кармашкам.

Главное достояние "планшетки" - толстый блокнот в зелёной коленкоровой обложке. Иногда егерь записывал в него свои наблюдения в тайге. При последней встрече Дымарь отдал мне эти записи, и я с радостью привёз блокнот домой.

Дневник Самсона Павловича Дымаря с мятыми замусоленными страницами, прилежно исписанными простым графитным карандашом, стал моей самой ценной "добычей" за время охоты в уссурийской тайге. Записки из этого дневника читатель найдёт в конце книги. А сейчас встанем мысленно на таёжную тропу, заглянем на приветливый огонек в зимовье радушного старого егеря, скоротаем ненастную ночь в обществе его добродушных гостей -- охотников, шишкарей, корневщиков, собирателей трав и многих других искателей таёжных приключений.

Я шёл июльской душной тайгой. Давно нехоженная тропа петляла среди мшистых валунов каменистого ключа, журчащего неторопливым мелким ручьём. В заросшей ёлками впадине, захламленной буреломом, даже в солнечный день сумрачно и прохладно. Сойкин ключ - так называлось это урочище, зажатое с обеих сторон крутыми сопками и дремучим кедрачом, заслонившим небо. Продираясь сквозь заросли, я выбился из сил и присел отдохнуть на источенную короедами валежину. Сижу, вокруг поглядываю, к шорохам прислушиваюсь. Белка на косогоре шеборшит, рябчики где-то неподалеку сухие листья ворошат. А вот и совсем близко от меня зашуршало. Тихо так, осторожно: шир, шир... Мышка, думаю, или ящерка копошатся. Может, бурундучок в норку пробирается с горсткой орехов за щекой. Любопытство меня взяло. Присмотрелся... и похолодел: то змея шевелилась, потревоженная моим присутствием. С виду неприметная сухая веточка у моих ног. Вскочил, как ошпаренный, и бегом оттуда. Выбрался на чистую полянку, задышал ровнее. Иду, размышляю: и чего люди змей боятся? Никакой беды от них, если их не трогать. А укусят кого, то защищаясь. Первыми никогда не нападают. Крайне редко услышишь, что человек от змеи пострадал. Зато люди во множестве гибнут под колёсами автомобилей, но никому и в голову не приходит по этой причине крушить ломом сверкающие эмалью чудища. А змею непременно стараются убить. Просто так, из безотчётного страха перед этим животным. И ещё гордятся и похваляются, что не побоялись, трахнули палкой, придавили камнем, рубанули лопатой, переехали машиной. Даже поверье есть: "Убей гадюку на закате солнца и тебе будут отпущены все грехи". Трудно, сказать, кому и сколько их было отпущено, но гадюк в наших лесах осталось мало. Раньше встретить змею не составляло труда. То на старом пне лежит, греется на солнышке, то под скошенной травой притаится. А сейчас и за все лето не увидишь. Может случиться, что эти рептилии совсем исчезнут. Останутся на марках, на рисунках в книжках, да ещё в сказках, народных преданиях...