Владимир Гофман - Персиковый сад (сборник)

– Так зачем пришел? – повторил свой вопрос хозяин.

– Григорий-безногий помер, – кашляя, сказал Михалыч и заглянул Лешке в лицо.

– Иди ты!

– Вот те крест! – Нищий попытался перекреститься, но у него ничего не получилось, и он стал шумно дышать на толстые, поросшие черными волосами пальцы.

– Когда?

– Ночью, значит. Мы вчера, это, хорошо заработали у собора, праздник был. Выпили, конечно, изрядно, ну и…

– Погоди. Помолчи пока.

Лешка встал, подошел к окну. На улице светило солнце, над голыми деревьями кружили грачи. В груди у Лешки заныло. Григорий был его другом. Ногу он потерял в Афганистане, на войне, а жену здесь, после войны, – ушла она от инвалида в поисках лучшей доли. И плюнувший на все Григорий собирал милостыню у кафедрального собора, которую в тот же день и пропивал, уверяя приятелей, что скоро начнет откладывать из подаяния на лучшую жизнь. Лучшая жизнь тем временем проносилась мимо; Лешка и Григорий видели ее, летящую в «мерсах» и «вольвах» по широким проспектам к шикарным ресторанам. У лучшей жизни были откормленная розовая ряшка и золотая, в палец, цепь на складчатой шее, бумажник величиной с портфель и веселые длинноногие подружки, густо раскрашенные, и не для того, чтобы спрятать фингал.

Григорий, напившись к вечеру всякой дряни, плакал, вспоминая войну, ругал власть и «новых русских», призывал собутыльников к революции и хватался за костыль, если кто-нибудь был против. На лацкане мятого пиджака он носил пластмассовую октябрятскую звездочку, никому не позволял касаться ее руками и гордо называл своим «орденом Красной Звезды». Короче говоря, мужик он был хороший – кореш, одним словом, хотя воровским делом, в отличие от Кармана, никогда не промышлял. Среди нищих и всей привокзальной блатоты пользовался уважением.

– Так от чего, говоришь, умер-то? – спросил Лешка, давясь сигаретным дымом.

– Ага, – оживился Михалыч, – вот слушай: мы вчера взяли еще домой пару бутылок, а с нами Наташка-рыжая…

– Опился, что ли? – перебил Карман.

– По всей видимости, Леша, опился. Я так думаю. Сердце остановилось. Когда мы свалили, он прикемарил малость. А ночью, сам знаешь, ему бы дозу принять, да кто принесет? Один жил, бедолага… Какое ж сердце выдержит такие нагрузки? Блаженны чистые сердцем, как говорится… Так что преставился…

– «Сердце остановилось», – передразнил Лешка. – Тоже мне, врач «скорой помощи» нашелся!

– Так у собора наши говорят. Дескать…

Лешка взял со стула куртку:

– Пойдем.

От дома, где жил Карман, до Григория пять минут ходу – мимо собора, а там в переулок, второй дом направо, под тополем, – вот и пришли. Михалыч брел сзади, что-то бормоча себе под нос. Лешка его не слушал. Обходя огромные апрельские лужи, он думал о своем друге. Мысли были тяжелые, как бревна на лесоповале в Заветлужье, где он сидел последний раз. Они лезли в голову, глухо ворочались там, давили на мозги. Вот был человек, воевал, по госпиталям валялся, терпел все, что Бог посылал… Ну, может, не всегда терпел-то, а кто стерпит, скажите на милость? Выпивал, конечно. Иногда лишнего. А покажите, кто не выпивает? Власти ругал? Так кто их не ругает нынче? Он, пожалуй, имел на это право и все основания. Да-а… Мечтал скопить деньжонок, уехать в другой город, начать новую жизнь, а тут на тебе – бац, и в ящик! Такие дела: думаешь завязать, а к тебе с понятыми.

У подъезда топтались несколько нищих. Они знали, что Лешка был приятелем Григория, и издалека приветствовали его.

– Ты, Леша, туда не ходи, – сказал один из них, по имени Евлампий, бородатый мужик в длинном женском пальто болотного цвета. – Там щас менты и все такое. – Пойдем лучше помянем Григория-то?

– Ты, я вижу, уже помянул.

Евлампий снял спортивную шапочку и вытер ею свою блестящую лысину.

– Само собой. Как положено. А с тобой-то?

– Со мной другие помянут.

– Что-то ты нынче неласковый.

– А я не баба, чтобы тебя ласкать.

– Ладно-ладно, я ведь так это, к слову.

Он снова натянул на голову шапку и, прихрамывая, побрел к товарищам.

На звоннице у собора ударил колокол.

– Царство Небесное Григорию-безногому, – перекрестился Михалыч. На этот раз ему удалось осенить себя крестным знамением. Глядя на собор, он повторил это трижды.

Все помолчали.

Хотелось увидеть покойного, но подниматься в квартиру Лешка поостерегся. Евлампий-ханыга прав – лишний раз рисоваться перед ментами себе дороже.

– Жене сообщили? – спросил он у Михалыча.

– Сообщили, – ответил тот. – Да вон и она сама, легка на помине.

– Богатой будет, – заметил Евлампий, с прихлюпом вытирая нос рукавом.

– Уже богатая, – хмыкнул Михалыч.

К подъезду подъехала «ауди» цвета мокрого асфальта. Из нее вышли мужчина в длинном черном пальто и серой с изогнутыми полями шляпе и женщина в короткой шубке и черном кружевном платке.

Карман бросил окурок и направился к ним.

– Извините, – обратился он к женщине, – можно на пару слов?

Та посмотрела на своего спутника и ответила:

– Я вас не знаю.

Карман усмехнулся.

– Я вас тоже. Но вы – жена Григория?

– Бывшая жена. Что вам нужно? – Женщина окинула его с головы до ног подозрительным взглядом.

– Мы с Григорием были друзьями.

Она презрительно усмехнулась.

– У него было много друзей… Особенно в последнее время.

– Пошли. – Мужчина в длинном черном пальто взял ее под руку.

– Подожди, браток, успеешь. – Голос Кармана зазвенел.

– Что такое?

Лешка помолчал, выразительно глядя на мужчину, и обратился к женщине:

– Я действительно был другом Григория, и мне его смерть не безразлична. Не хочу вас обидеть, но мне хотелось бы поучаствовать в расходах на похороны…

Даже если бы Карман очень напряг память, он ни за что не вспомнил бы, когда ему доводилось разговаривать этаким светским тоном. С адвокатами и теми он не был так вежлив. Это требовало больших усилий.

– Мы не нуждаемся в вашей помощи, – уже мягче сказала женщина.

Он согласно кивнул:

– Да. В этом нуждаюсь я.

Кажется, женщина что-то поняла. Она молча смотрела на небритого и небрежно одетого Лешку. У него царапнуло сердце.

– Вот, возьмите, пожалуйста, – выдавил он и сунул руку в карман. В кармане хрустнули бумажки. Он вытащил их, три пятисотрублевых купюры, все, что осталось после вчерашней игры.

Лешка протянул деньги женщине.

– Не бери, – строго сказал мужчина.

Захотелось дать ему в морду, но Карман сдержался. Поглядел только на «лучшую долю» Григорьевой жены с прищуром. Мужчина заметно заволновался.

– Хорошо. – Женщина взяла деньги. – Я вложу их в кладбищенские расходы. Как вас зовут?

– Кар… Алексеем. – Карман повернулся и пошел к одиноко стоящему на детской площадке Михалычу. Остальные нищие уже разбрелись по своим постам – смерть смертью, а дело остается делом. Кто не работает, тот не ест. «И не пьет!» – дополнял апостола Павла начитанный в Писании привокзальный экзегет Михалыч.